Два спутника для Марии
Шрифт:
— Господа, вы забываете, что я — один из вас.
— Маленьким девочкам, — терпеливо объяснил Рэм, — очень опасно сушить одежду теплом собственного тела. Костер нам совершенно необходим.
Они постарались расположиться так, чтобы не быть заметными с берега. Наползал густой молочно-белый туман.
— Если орда будет переправляться где-то в этом месте, — рассудил Рэм, — мы услышим ее заранее.
Огонь, на их счастье, разгорелся веселый и бодрый. Рэм рухнул возле костра, так близко к нему, что почти сразу от него пошел белый пар.
— Хорошо, — пробормотал
— Мария, — перебил его спокойный голос Джека, — отойди в сторону, разденься, завернись в плащ и тащи все, что на тебе есть мокрого, сюда. Твою одежду мы высушим первым делом.
Убедившись, что сестра побежала исполнять его указания, он сел на землю рядом с Рэмом. Кажется, этот раунд был за ним.
— Порохом разживемся в Арсане, — сказал Рэм. — Что у нас со жратвой? Пропала?
Он нехотя поднялся и проверил седельные сумки.
— Хлеб пропал, конечно, а сыр в порядке. Мясо мокрое, холодное. Гадость… Подогреем, однако, на углях.
Мурлыкая что-то веселенькое, он принялся нарезать мясо на тонкие ломтики. Джек вылил воду из ботфорт. Из тумана появилась Мария, неся в охапке мокрую одежду. Джек тут же принялся устраивать все это вокруг костра. Девушка, похожая в бесформенном плаще на призрак монаха, присела рядом с огнем, протянув к пышущим жаром углям замерзшие босые ноги.
— Плащ мокрый? — поинтересовался Рэм.
— Я его выкрутил, — отозвался Джек, — а потом, на ветру, его как следует продуло. Это самая сухая тряпка, какой мы на данный момент располагаем.
Все трое внезапно почувствовали дикую усталость. Их сил хватило лишь на то, чтобы прожевать по куску неподдающегося мяса, а затем все трое обрушились в сон.
Когда Мария подняла голову, вокруг были непроглядный туман и тишина. Она тревожно оглянулась. Слабо тлел костер. Немного в стороне от нее, как-то неловко, трогательно свернувшись, уткнувшись лицом в сгиб локтя, спал Джек. При взгляде на него ей вдруг неудержимо захотелось расплакаться. Где-то за границей видимости подкованными ногами переступал Ройч. Звуки в тумане разносились необыкновенно хорошо. Мария поискала глазами Рэма.
Конахан, используя минимум доступных средств, устроился с максимальным комфортом. Он спал на спине, пристроив свою золотистую голову на седле Ройча, уронив одну руку вдоль тела. Другая покоилась у него на груди. Даже сейчас от него исходила эманация спокойной силы — как от спящего льва. Повязка на его обожженном плече загрубела и запачкалась, и Мария подумала, что ее надо будет сменить. Ей было приятно на него смотреть. Потом она встала и, придерживая норовивший распахнуться плащ, отошла в сторонку, пока туман не скрыл от нее этот маленький походный лагерь.
Через несколько минут проснулся еще один из спящих. Старательно сморгнув с глаз дремоту, он огляделся, проверяя, все ли в порядке. Недосчитавшись одного из спутников, он не стал кричать, бесшумно поднялся и прислушался. Его слух уловил некие ритмично повторяющиеся звуки, которые он, при дальнейшем прослушивании, определил, как всхлипы. Сделав несколько шагов, он почти споткнулся о Марию. Он опустился перед сидящей девушкой на колени и заглянул ей в лицо.
— Откуда слезы, малыш?
— Рэм! — она закрыла лицо рукой.
— Я не могу уйти, когда ты плачешь.
— Тогда… тогда поговори со мной. Мне очень плохо. Я… мне снилась семья, Рэм. Те, кого больше никогда не будет… Я их любила, понимаешь? И отца, и теток… И мамочку… и… и даже Каспера.
В новом приступе рыданий она уткнулась носом в его плечо.
Рэм погладил ее по голове.
— Я понимаю, — сказал он. Его голос был мягок и грустен.
— Мне очень трудно, Рэм. Думаешь, это легко — постоянно быть веселой и бодрой, и поддразнивать вас? Вы с Джеком, наверное, думаете, что у меня камень вместо сердца. Это все — из-за Джека. Ему сейчас и так хуже, чем всем нам. Он всего лишился, он не знает, что ему делать дальше. Насколько легче ему было бы без меня. Для него очень унизительно, что он от тебя зависит. Ему так хочется тоже быть полезным. Он… понимаешь, Рэм, он сейчас потерял себя. Я не могу позволить, чтобы у него еще и со мной были проблемы. А мне… Рэм, мне так плохо. До всех этих… приключений я никогда не ездила верхом. У меня болит каждая косточка. И мне так страшно. Мне никогда не было так страшно, как в ту ночь, когда тайсы взяли Крисборо. И… когда взрывался Вейс.
— Я был бы счастлив сделать для тебя то же, что ты когда-то сделала для меня.
— Я? — даже ее неудержимые всхлипы на несколько секунд прекратились.
— Когда мы встретились впервые, я ходил по вашему дому, как враг. Ты знаешь, почему?
— Да. Джек рассказал мне. Рэм… я так… я так сожалею!
— Весь мир для меня делился тогда на подлецов и трусов. Первые казались мне достойными смерти, вторые — презрения. А ты… ты помогла мне не стать тем, чем я не хотел быть. Ты удержала меня. Понимаешь? С этой наивной верой в то, что люди должны поступать благородно. Что мужчиной достоин называться лишь тот, кто великодушен и добр. Думаешь, ко мне не приходят в снах мои рыжие сестренки?
— О, Рэм! Пожалуйста… пожалуйста, не будь жесток с Джеком.
— С Джеком? Мария, милая. Ну как можно быть жестоким с человеком, с которым три раза стрелялся, пять раз дрался на шпагах, один — на ножах, и несметное число раз — на кулаках. Да я привязан к нему, как к родному.
Мария неуверенно хихикнула.
— Несмотря на несметное количество отбитых друг у друга женщин?
— И на сей счет ты в курсе?
— Просто… Джек говорил об этом почти теми же словами.
— Я помогу Джеку, я уже думал об этом. Я устрою его на службу. Если только он перестанет представлять меня этаким злодеем, готовым вонзить нож в спину любому Драммонду. Есть еще слезы в этих глазках?
Мария деликатно вытерла нос.
— Мне так жаль мои волосы, Рэм.
— Прости. Не знаю, насколько это для тебя утешительно… С волосами или без них, ты равно дорога мне.
— Рэм… Джек уверял, будто ты собирался соблазнить меня. Это правда?
— Ну, разумеется… да.
— Тогда… пожалуйста, поцелуй меня. Мне это очень нужно.
Рэм помедлил. Его рука бережно обнимала плечи Марии.
— Мне бы стоило сперва избавиться от этой ржавчины на лице, — сказал он с неловким смехом. — Чтобы раз и навсегда не отбить у тебя желание заниматься этим делом. Я же колючий, как еж.