Два уха и хвост
Шрифт:
— Иду!
Никогда не бывает так, чтобы тебя оставили в покое. Теперь он чувствует себя победителем, герой. Мучение сейчас закончится, и он держит удар. Он гордо молчит. Двух секунд интенсивной эквилибристики мне хватает. Я развязываю тросик; сидя верхом на крышке, все более и более горячей. Снимаю его. Затем, фрр! Сваливаюсь и сваливаю. Коридор пуст. В четыре прыжка я достигаю раздевалки. Нацепляю амуницию, поджидая Прэнса. Должен же он одеться, ноу? После чего уже не ускользнет.
Из туалетной комнаты выходит толстый мужик. Голышом под своим халатом, недостаточно широким, чтобы
— Кое-кто устраивается в полное свое удовольствие, забывая о всяких приличиях, — приглашает он меня в свидетели.
Я поднимаю на него искренне вопросительный глаз (поскольку сел натянуть башмаки).
— Время есть время, разве нет? — продолжает ворчун.
— Придерживаюсь тех же взглядов, — соглашаюсь я, — ибо если время не есть время, то что же тогда считать временем?
Утробистый оставляет язык богов.
— Пойду вытурю этого хама! — сообщает он.
И направляется по коридору, решительно поводя пузом.
Я слышу, как он тарабанит в дверь бронзильни и орет:
— Послушайте, вы, это уже переходит все границы!
Процесс надевания правого башмака у меня затянулся. Ты, конечно же, обратил внимание, что одна нога всегда больше другой (та же история и с некоторыми иными парными причиндалами). Сапожных дел мастерам следовало бы учитывать феномен и делать правый или левый экземпляр обувки слегка больше. Так можно будет попросить сорок второй с правым плюсом. Замечу мимоходом, что я сею идеи, вам остается лишь подбирать и использовать их, парни. Я щедр и бескорыстен.
Когда я вывязываю галстучный узел, в раздевалку закатывается лысый брюхан. У него глаза как велосипедные колеса, из бровей можно соорудить седло и руль.
— Вы еще не знаете? — трясет он языком. — Вы еще не знаете?
— Пока нет, — подтверждаю я. — Но буду знать, как только вы мне скажете.
— Тот тип передо мной…
— И что?
— Он умер. Не знаю, в конце концов, мне кажется, можно подумать… О черт, если это из-за ультрафиолета, я отказываюсь…
И он писает от потрясения на палас раздевалки.
Глава XV
НЕВЕРОЯТНО!
Уоки-токи зудит. Матиас включает связь. Это Лефанже.
— Улитковод покинул жилище и катит к Парижу за рулем Гольфа GTI беловатого цвета с черным капотом. Я следую за ним.
Я наклоняюсь к аппарату и нажимаю кнопку передачи поверх пальца Рыжего.
— Ты один?
— Нет. Берюрье рядом со мной.
— А Пино?
— Остался на месте.
— Как только парень прибудет по назначению, сообщи, будем брать.
— Заметано.
Матиас кладет обратно прибор зелено-желтого цвета, по виду, для очень «больших осенних маневров».
— Похоже, что-то не склалось, господин комиссар? — подмечает наш проницательный.
— Я сыграл с одним типом шутку, она добром не кончилась.
Я пересказываю свое
— Он явно был сердечником. Ультрафиолет за такое время не мог его убить, — выносит диагноз мой сотрудник.
Он изучает фото и кивает олимпийским факелом, заменяющим ему голову.
— Его зовут не Прэнс, а Принтцер; это один уголовник немецкого происхождения. Он уже совершил два нападения на бронированные фургоны, один в Страсбурге, лет десять как, другой два года назад в Лионе. Кроме того его подозревают в организации многих нашумевших дел, оставшихся безнаказанными. Мозг, что ты!
— Как много ты знаешь, Ван Гог! По-твоему, он может быть организатором ограбления ГДБ?
— Это кажется очевидным.
В липовой ксиве адрес лежки указан как: 440, рю де Пасси. Скорее всего, он взят от фонаря, но все же следует убедиться.
— Не часто, однако, углы загибаются от эмболии, — блистаю я ослепительно, словно солнечное зеркало.
Чтобы навести на чердаке порядок, я приступаю к генеральной инспекции имеющихся данных. Все они разбросаны, как колода карт, выпавшая из самолета. Вот она целиком: америкосы, обутые группой международных террористов; пройдоха, у коего я увожу их чемоданчик с самым невинным видом и коий же сваливает потом из больнички; взломщики, выпотрошившие часть сейфовых ячеек при участии худосочных замухрышек жокейского стиля; служащая банка, глубоко тронутая умением господ урок проникать в потаенные места; главарь банды, склеивший ласты от сердечного приступа, когда его саркофагировали в течение четверти часа в бронзировальном аппарате. Все это производит на меня странное впечатление. Кажется одновременно наипростейшим и непостижимым, для разгадывания таким же трудным, как спряжение глагола surseoir[10] в пассе композе (которое Его Степенство называет не иначе как пассе компосте).
Надо, однако, раскочегаривать паровоз. Похоже, новый профессиональный подход сбивает меня с толку, вот так история! Я еще не успел привыкнуть к этим новым методам, каковые сам же пожелал применить в момент великого экзистенциального бардака. Почему «экзистенциального», спросишь ты меня? А почему нет, отвечу я с тем знанием дела, которое приводит в восхищение всех моих подружек (равно как и знание конкретного дела, которое они сегодняшним вечером не доверили своим мужьям).
Но подожди, не уходи, действие сейчас двинется дальше. Все детали механизма на месте, надо лишь кое-где чуть подправить. Краткий период притирки одного к другому — и в путь-дорогу, моя колымага (надеюсь, ты не против диссонансных рифм)!
Уоки-токи подтверждает это.
— Алло! Вы слышите меня? — беспокоится хриплый голос Его Великобрюшия, в котором ощущается чертовски сильная отмеченность напитками, запрещенными к свободной продаже в школьных буфетах.
— Тик в тик! — отвечает Матиас.
— Воткни самому себе этот втык, приятель, — зубоскалит наш Беранже. — Это ты, Костровой?
— Я, — безропотно соглашается Матиас, давно смирившийся со всеми прозвищами, вытекающими из его пламенеющей рдяности.
— А не дашь ли ты мне комиссара, если, ипотечно, он тамочки.