Два вампира (сборник)
Шрифт:
Он помолчал, потом спросил:
— У тебя достанет смелости увидеть это место?
— Мне бы хотелось.
— Предупреждаю тебя, это ад.
— Я только начинаю представлять себе...
— Он не будет существовать вечно. Настанет день, когда ли-ho сам мир будет разнесен на куски Его человеческими почитателями, либо все те, кто умрет, станут посвященными, и предадутся Ему, и попадут прямо в Его руки. Совершенный мир или мир разрушенный, одно или другое,— но однажды аду настанет конец. И тогда я вернусь на небеса, счастливый остаться там первый раз за все мое существование, с начала времен.
— Возьми меня с собой в ад, пожалуйста. Теперь
Он протянул руку, погладил меня по волосам, затем прижал ладони к моим щекам. Ладони были теплыми и ласковыми. На меня снизошло ощущение покоя.
— Как много раз в прошлом,— сказал он,— я почти завладевал твоей душой! Я видел, как она вот-вот выскользнет из плена твоего тела, и все-таки твоя сверхъестественно сильная плоть, твой сверхъестественный разум и геройская смелость не давали душе и телу разъединиться, и душа, бывало, мерцала и горела внутри, не даваясь в руки. А теперь... теперь я иду на риск, предлагаю тебе погрузиться в ад, хочу, пока ты не передумал, чтобы ты посетил его, в надежде, что ты вынесешь увиденное и услышанное и вернешься, чтобы быть со мной и помочь мне.
— Было ли хоть раз, чтобы моя душа воспаряла к небесам, минуя тебя, минуя вихрь?
— А как ты думаешь?
— Я помню... однажды, когда я был жив...
— И что?
— Чудное мгновение. Я пил и беседовал, с хорошим своим другом, Николя, это было на постоялом дворе в моей деревеньке во Франции. Внезапно, всего на какой-то миг, я ощутил невообразимое блаженство: все показалось терпимым и совершенно непричастным ни к какому ужасу, когда-либо совершенному или могущему произойти. Всего один миг, пьяный миг. Помнится, я описал его на бумаге, пытаясь вновь воскресить в памяти. То было мгновение, когда я готов был простить все, что угодно, и отдать все, что угодно, и, возможно, в тот миг я просто перестал существовать: что я видел, было вне меня. Не знаю. Если бы в тот момент пришла смерть...
— Но пришел страх — страх, когда сознаешь, что, даже умерев, можешь ничего не понять, что ничего может и не быть...
— Да. А теперь я опасаюсь чего-то худшего. Того, что, несомненно, нечто существует, и оно, может быть, хуже, чем ничто.
— Ты вправе так думать. Не обязательно нужны орудия пыток, гвозди или огонь, чтобы заставить мужчин и женщин желать забвения. Ты только представь — желать, чтобы ты никогда не жил.
— Мне знакомо такое. И я боюсь вновь испытать это чувство.
— Правильно делаешь, что боишься. Я думаю, ты никогда еще не был настолько готов к тому, что я собираюсь показать.
21
По каменистому полю кружил вихрь, мощная центробежная сила рассеивала и высвобождала те души, которые пытались освободиться от ее уз; как только им удавалось это сделать, они обретали узнаваемые человеческие формы и принимались колотить во врата ада или просто слонялись вдоль невообразимо высоких стен, посреди вспышек огня, обращаясь друг к другу и моля о чем-то.
Голоса терялись в шуме ветра. Души в человеческом обличье пребывали в борении, некоторые блуждали словно в поисках каких-то потерянных предметов, а потом поднимали руки, снова отдаваясь на волю вихря.
Женская фигура, тонкая и бледная, протянула руки, чтобы собрать не находящую себе места, плачущую стайку детских душ; некоторые из них были настолько малы, что не умели ходить. Души детей блуждали с жалобным плачем.
Мы приблизились к вратам, к их узким, разомкнутым наверху аркам,
Помоги нам... впусти нас... будь проклят... проклинаю тебя... проклятый... возьми меня назад... освободи меня... проклинаю тебя навеки... черт тебя побери... помоги мне... помоги...
Ропот крепчал.
Я сопротивлялся, чтобы души не загораживали мне вид. Передо мной плыли размытые лица, горестные вздохи обдавали горячим дыханием мою кожу.
Врат как таковых не было, были просто проемы.
Возле них стояли мертвецы-прислужники, с виду более плотные, а на самом деле с такими же просвечивающими фигурами, как у других, разве что чуть плотнее и различимее; они манили к себе потерянные души, каждую называя по имени; они перекрывали ураганный ветер призывами к тому, что каждый должен найти дорогу внутрь и что это еще не вечные муки.
Чадили факелы; по верху стен горели лампы. Небо располосовывали зигзаги молний и мощный таинственный фейерверк от выстрелов пушек — и старинных, и современных. Воздух был наполнен запахом пороха и крови. Снова и снова вспыхивали опта, словно в каком-то сказочном представлении, устроенном па потеху старинного китайского императорского двора, а затем вновь накатил мрак, делая все вокруг нематериальным и холодным.
— Входите внутрь,— пропели мертвецы-прислужники, призраки столь же решительные, каким был Роджер, в одеяниях вcex времен и народов, мужчины и женщины, дети, старики — ни одного непрозрачного тела,— все они направлялись мимо нас в запредельную долину, пытаясь помочь боровшимся, проклинающим, упавшим. Мертвецы-помощники из Индии в своих шелковых сари, из Египта — в платьях из хлопка, из давно канувших в Лету царств — в великолепных, богато изукрашенных придворных одеяниях; костюмы со всего света — украшенные перьями наряды, которые мы называем дикарскими, темные сутаны священников; самовыражение всего света, от самого примитивного до великолепнейшего.
Я прильнул к Мемноху. Была ли она прекрасной или отталкивающей — эта толпа из представителей всех времен и народов? Черные, белые, азиаты — люди всех рас, с вытянутыми вперед руками уверенно движущиеся среди потерянных и смятенных душ!
Сама земля жгла мне подошвы; почерневший каменистый мергель, усыпанный мелкой крошкой. Почему это? Зачем?
По всем направлениям то резко, то плавно вздымались горные склоны, переходили в отвесные скалы, стремились ввысь и обрывались в глубокие ущелья, заполненные дымчатым туманным сумраком и казавшиеся самой преисподней.
В проемах арок то мерцал, то вспыхивал свет; крутые изломы лестниц на отвесных каменных стенах уводили к едва различимым глазом долинам и стремительным потокам, над которыми поднимался пар,— золотистым и красным от крови.
— Мемнох, помоги мне! — прошептал я. Я не осмеливался выпустить из рук Плат. И не мог заткнуть уши. Стенания впивались в мою душу, как топоры, отсекая от нее кусок за куском.— Мемнох, это невыносимо!
— Мы поможем тебе,— воскликнули призраки-прислужники, стайка которых окружила меня со всех сторон, чтобы расцеловать и обнять. Глаза их были широко раскрыты в приливе сочувствия.— Лестат пришел. Лестат здесь. Мемнох привел его. Войди в ад.