Два желания
Шрифт:
Семен Петрович стоял у окна, смотрел на Зину и думал о том, что жизнь уже совсем не та, и песни теперь другие, и одеваться молодежь стала по-иному. Только вот характер советских людей все тот же. Даже хрупкие девушки, когда надо, становятся солдатами. Правда, есть еще… Однако пену во время кипения снимают…
Да, нарядные попрыгуньи, мы перегораживали Урал, а вам — Ангара, Енисей, Берингов пролив; мы одолевали гору Магнитную, а вам — Луна, Марс, весь звездный мир!.. Нет, зря вы, товарищ проводник… И я тоже думал… Ошибся, прости, Зиночка.
С первого
Когда паровоз дал последний, протяжный гудок и поезд «Москва — Магнитогорск» тронулся, Зина крепко сцепила ладони над головой и тихо стала покачивать ими. На ее лице сияла чуть грустная, чуть виноватая, но в общем-то радостная улыбка.
ФЛАГИ НА ДОМНАХ
1
Если со стороны посмотреть — красиво: стоит гигантская доменная печь, одетая в черную броню, и из-под нее, как из-под огромной скалы, бьет родник. Только он не хрустально-прозрачный, а огненный, солнечный. Он шумит, гудит, озаряет все вокруг, бросает в воздух снопы искр. Загляденье!..
Но мастера домны Степана Задорова и его горновых эта картина не радовала: шуму много, а чугуна маловато.
Огненный ручей быстро отощал. Следовало уже закрывать летку, однако Степан медлил. «Пусть хорошенько продует, очистит горн, — думал мастер, — может, это поможет ей… Расхандрилась…»
А летка теперь уже гудела так, будто запустили моторы мощного реактивного самолета. Вместе с фонтаном искр из печи вылетали крупные куски раскаленного кокса. Они, как гранаты, летели через весь литейный двор, шипели, дымили. Взвихренные языки пламени плясали, бесновались, то высовываясь из летки и вытягиваясь верх, то снова исчезая. Оранжевый дым большими, тугими клубами вырывался из заточения, лез вверх, обволакивая стальной корпус домны. Вулкан злился, гудел, грохотал.
«Нет, видимо, все. Мало дала чугуна, скупердяйка… Ничего, мы тебя заставим. Сверхплановый выжмем… А что если? Да всем коллективом… Мелкие цели не волнуют людей, а вот крупные… Завтра же поговорю…»
Он махнул первому горновому, тот включил рубильникы, подвел электропушку и стал закрывать летку. Домна ахнула и утихомирилась.
2
После собрания спор между мастерами продолжался в будке газовщика. Невысокий, располневший Шерабурко то застегивал полушубок и шел к двери, то вдруг, повернувшись, снова расстегивал его, отбрасывая полы назад, словно они мешали ему разговаривать, и опять начинал кричать на своего сменщика Степана Задорова. Кричал
— Рекордом блеснуть захотел? Три тысячи тонн сверх плана! О, сиганул!..
— Да, Кирилл Афанасьевич, за месяц три тысячи тонн. И дадим!
— Сначала дай, а потом хвастайся. У нас на Украине говорят: «Не кажи гоп, пока не перепрыгнул»… Чугун сделать надо!
— Сделаем. В прошлом месяце дали тысячу тонн. Дали ведь, или нет?
— Ну, дали.
— А резервы еще есть?
— Резервы, резервы… Мы их не замечали, а он, видите ли…
— Печь может дать больше металла, чем давала, — спокойно продолжал Задоров. — На нее смелее наступать надо, форсировать. Коллектив выслушал мои доводы, понял и согласился. Только вы…
— Коллектив! А я мастер или нет? Или со мной можно и не считаться — устарел, поседел, да?
— Кирилл Афанасьевич, послушай…
— Нет, друг! Если уж я для тебя никто, тогда действуй. Сам покажи свои резервы.
— Мы вместе покажем, обмозгуем, наладим дело по-новому и…
— О, новое! Разработаем организационно-технические мероприятия, мобилизуем массу…
— И разработаем. Пустили новую батарею, кокс пошел более прочный, в нем мелочи меньше. Факт? А капитальный ремонт воздуходувки? Почему вы этого не учитываете? А потом, Кирилл Афанасьевич, вы же сами как-то говорили, что температуру дутья можно поднять. Говорили?
Шерабурко сразу притих, уставился на Степана:
— Ну, говорил.
— Видите! Сами же догадались, высказали мысль, а потом — в кусты… Поднять, усилить дутье, процесс плавления ускорится, чугуна будем получать больше. Факт? Зачем же горячиться? Я смотрю, вы, старики, боитесь нового.
— Это брехня! — вспылил Шерабурко.
— Нет, Кирилл Афанасьевич, это правда. Факты налицо. Ваш опыт стареет, отмирает, а новому учиться надо. Это — трудновато. Вот и обороняете старое, сопротивляетесь.
— Ну и ворочай тут, новатор!..
— Почему я? Мы вместе будем. И напрасно…
Но говорить было уже не с кем.
В дверь вошел газовщик и ругнулся:
— Вот, чумной бугай, чуть с ног не сбил.
Степан скупо улыбнулся газовщику и отошел к окну. Внизу, на чуть посеребренных инеем путях надрывался, пыхтел маленький паровоз, волоча за собой тяжелые ковши с чугуном. «Трудно, бедняге… Ну еще, еще — пошел!.. А Кирилл и, правда, как бугай… Ветеран!.. Уважают, прислушиваются… Таких ломать трудно».
Сел к столу против газовщика и застыл, подперев лоб ладонью. «Трудно, трудно… Зря я пошел на эту печь… Под окном заорал паровоз. Степан вздрогнул, прошептал что-то себе под нос. Двумя вытянутыми пальцами вытащил из грудного кармана спецовки папиросу и стал начинять ее белоснежной ватой. Между прочим, он никогда не носил портсигар и, уходя на смену, брал с собой только восемь папирос. Через каждый час — одна папироса.
Сидит, курит. Затягивается редко, дым выпускает неторопливо, тонкой струйкой, через уголок рта, в сторону. Папироса погасла. Снова чиркнул спичкой. Думает.