Двадцать четыре секунды до последнего выстрела
Шрифт:
— Нет, — сказал Себ, бросив короткий взгляд за плечо, на дверь, но помощь в лице доктора не появилась. — Нет, ты не песок. Ты лежишь в постели, и потолок на месте.
— Он выше… — Джим зажмурился и сделал непонятное движение, как будто пытался размять шею до хруста, не поднимая головы от подушки. — Такой маленький мышонок. Просто бу-тер-брод… С беконом. Сэндвич.
— Хочешь сэндвич?
— Ненавижу бекон.
Точно. Он же вегетарианец, Себ не подумал об этом.
— Бекон и яйцо… ты расскажешь мне сказку, Басти? Так, хорошо. У тебя хороший голос, Басти. Говори ещё.
Себ молчал.
Но
— Давай я расскажу сказку, — проговорил Себ вслух. Хоть десять. Только не смотреть, как Джим шёпотом общается с чем-то внутри своей головы.
— Хорошая сказка, Басти. Никакого Груффало… Расскажи мне про чёрного… — он закашлялся, но не потерял мысли, — мышонка. Он рассказал…
— Я…
Джиму явно отвечали.
— Я тебе расскажу сказку про… — чёрт, ему нужна была какая-нибудь хорошая сказка, в идеале, без животных на главных ролях, — про Ганса — отважного портного. Давай?
Джим ответил, но не ему и не на этот вопрос. Но Себ всё равно заговорил, вытаскивая из памяти несвязные куски текста. И к середине сказки Джим перестал говорить с ним вместе. Не открывая глаз, повернул голову в его сторону. И кажется, начал слушать.
Когда он снова задремал, Себ наклонился к валяющемуся на полу костюму, залез в карманы и выложил на тумбочку у кровати всё содержимое: права на имя Кевина Уолтера, две пары наушников с разветвителем, телефон, розовый плеер в резиновом чехле, бумажник, в котором лежало триста фунтов с мелочью, и ровный, только немного надорванный с краю билет в кино, где было указано: «11 июня, 17:45, „Стеклянная стена“. Продолжительность фильма — 2:10». Себ прикинул время. В 19:55 закончился сеанс, позвонил Джим в половине девятого. Выходит, либо на самом фильме, либо сразу после него произошло нечто, что довело Джима до такого состояния.
Кинотеатр «Замок».
Как раз около получаса от него до «Виктории» и выйдет.
Себ ничего не понимал.
Последняя маска — посмертная
— Значит, теперь ты подбираешь на улице беспородных котят? — вот и всё, что я смог сказать, когда впервые увидел его. Тогда ещё только на фотографии.
Линда тряхнула головой, явно рисуясь и желая, чтобы я заметил в её каштановых волосах жёлтые солнечные пряди, ради которых она наверняка просидела несколько часов в кресле парикмахера и отдала пару сотен фунтов, и подвинула мне поближе стопку карточек. Все они были сделаны на «Полароид» шестидесятых годов, который обыкновенно лежал в бардачке её машины.
— Котёнок может и уличный, — заметила Линда, ничуть не обидевшись, — но не беспородный. Из него вырастет роскошный британец, если не какой-нибудь мейн-кун.
— Ирландец, вот кто из него вырастет. Чистокровный бродячий ирландец, — возразил я, разглядывая снимки.
На них был запечатлён один и тот же юноша. Рыжий, тонкокостный и с чистой белой кожей. На фотографии крупным планом можно было разглядеть достаточно симпатичные зелёно-голубые глаза, но в остальном — совершеннейшая заурядность, как я решил.
— Надеюсь, он хотя бы совершеннолетний, — заметил я, отпивая чай. Хотя, конечно, в этой шпильке не было ни смысла, ни нужды. Линда отлично играла
— Мальчику двадцать три.
— Тогда развлекайся. И жили они долго и счастливо, как говорится, — я пожал плечами.
— И всё? — она надула губы, наморщила свои тёмные, тонко выщипанные брови и сделалась ненадолго похожей на обиженную девочку, но потом засмеялась: — А как же ревность?
— Благословляю вас, чада мои, — покачал я головой и подумал про себя, что в этот раз увлечение Линды вряд ли продержится и пару месяцев. На общем фоне её красивых умных любовников ирландский мальчик в дешёвой футболке и с кривыми нижними зубами выглядел весьма сомнительно.
Я, конечно, не видел, как они познакомились. Но Линда позднее так много говорила об этом, что всю картину я мог бы представить с точностью. И мелкий дождь на Гросвенор-сквер, и то, как Линда круто, с нарушением всех правил разворачивает «Дефендер», опускает стекло и в своей неповторимой манере спрашивает у насквозь промокшего парня на остановке: «Детка, не желаешь выпить?».
— Он тебе понравится, — уверенно объявила Линда, и только воспитание помешало мне закатить глаза. Я совершенно не желал близко знакомиться с очередным её бойфрендом на несколько ночей, но конечно, едва ли мог изобрести подходящий предлог, чтобы этого знакомства избежать. — Фред, посоветуй. Если бы ты вёл в оперу человека, который до сих пор ни разу её не слышал, что бы ты выбрал? В Ковен-Гардене новая «Пиковая дама»...
— Ни за что, — воскликнул я в некотором ужасе. — Упаси тебя Господь слушать русскую оперу в постановке американского итальянца в Лондоне.
Я знал, о чём говорю, поскольку был на «Пиковой даме» буквально две недели назад, на премьере, и испытал всю ту гамму чувств, от боли до разочарования в современном искусстве, которая ожидает всякого театрала при встрече с натужным и вычурным авангардом, порождённым, к тому же, прославленным режиссёром, от которого ждёшь значительно большей глубины мысли [31] .
— Идите на Верди, — посоветовал я, — завтра будет «Травиата», а легче неё уже не придумаешь.
31
Сохранились рецензии на эту постановку «Пиковой дамы» в летнем сезоне 2000 года. Отмечается, что спектакль излишне надуманный, авангардный и лишён глубины восприятия.
— Там и встретимся, — объявила Линда. — Ну, я побегу, — и расцеловав меня в щёки, действительно побежала, уверенно держась на высоких каблуках и оставив мне обязанность оплатить счёт. А ещё — фотографию своего ирландца. Случайно, конечно. Просто одна из карточек — та самая, где он был снят крупно, в три четверти, выпала у неё из сумки и спланировала к ножке стола. Я забрал, подумав, что надо будет отдать Линде потом.
Эта карточка до сих пор у меня. Мой единственный секрет от него. И то немногое, что мне однажды останется, когда он сожжёт себя окончательно.