Двадцать четыре секунды до последнего выстрела
Шрифт:
Прошло десять дней.
Себ вернулся с вечерней пробежки и увидел, что на кухне горит свет.
Джим сидел за столом, крутил в пальцах чёрный маленький крест и насвистывал что-то совершенно немузыкальное. Опустившись на другой стул, Себ присмотрелся. Джим выглядел откровенно херово. Он как будто похудел, но дело было не только в этом. Себу не нравился его взгляд — по-прежнему пустой.
— От тебя воняет, детка, — сказал Джим ровно. Звучало не так, словно он возмущался, а просто как констатация факта.
— Да, знаю, — кивнул Себ, — я бегал. А вы плохо выглядите.
—
— Я даже не спросил.
— Вопрос написан у тебя на лбу. Ты хотел предложить мне игру. Нет, детка. Я слишком устал. Не правда ли, он гений?
— Александр Кларк?
Джим улыбнулся, что-то блеснуло в его глазах, но быстро потухло.
— Гений нашего времени. Моцарт. «Как некий херувим // Он несколько занёс нам песен райских». Ему пора улетать. Завтра в два часа дня… — Джим замолчал, закрыл глаза, и из-под век у него потекли слёзы. Похоже, он даже не заметил их, потому что, подождав немного, он снова посмотрел на Себа и продолжил: — Завтра в два часа и восемнадцать минут, секунда в секунду, ты сделаешь выстрел, мой дорогой Себастиан. О, ты ведь хочешь убить его, правда? Как трогательно… Два часа восемнадцать минут. Я дам тебе адрес… Окраина Дартфорда. Возьмёшь мою машину. Два часа восемнадцать минут.
— Я всё сделаю, Джим, — пообещал Себ, — и да, хочу.
Джим засмеялся, вытер слёзы и ушёл из кухни тяжёлой шаркающей походкой. Возможно, когда завтра Александр Кларк сляжёт с двумя пулями из винтовки — одна в груди, другая в голове, — Джиму станет легче.
Александр: двадцать восьмая часть
Александр расстегнул ветровку. Ему было душно, а может, от волнения бросало в жар. В первый раз, поднимаясь на чердак, он боялся, но этот страх не шёл ни в какое сравнение с тем, который Александр испытывал сейчас. Он не знал, с кем встретится в декорациях «Сына своего отца», зато очень хорошо понимал, кто ждёт его на съёмочной площадки «Стеклянной стены».
Джим уже ждал на месте. Александр увидел его издалека, хотя и узнал с трудом. Он стоял возле витрины кафе, облокотившись о неё плечом. Он изменил строгому костюму — на плечи был наброшен распахнутый на голой груди пиджак красного цвета, немного с отливом в американский розовый. Дальше шли обычные чёрные брюки и, наконец, босые узкие ступни. На бледном лице неестественно-ярко выделялись губы, и очень быстро Александр понял: они накрашены алой помадой, чуть-чуть не в тон к пиджаку.
Джим не шевелился, пока Александр шёл к нему мимо собранных декораций, обходил замотанные в плёнку и сложенные штабелями витражи, стёкла, пустые рамы. Он просто ждал, глядя прямо перед собой.
Александр подошёл на расстояние вытянутой руки, и только тогда Джим чуть-чуть поднял голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Красная помада оказалась дешёвой. Александр разбирался в таких вещах — хорошая помада так не размазывается, не пачкает кожу. И видеть её на лице Джима оказалось удивительно, невыразимо больно.
Джим молчал. Подумалось, что все их разговоры начинал именно он, выбирал тему, задавал тон.
У
Слов у Александра не осталось, поэтому он достал из кармана ветровки Мишель и протянут её. Джим забрал стеклянную фигурку, погладил по голове, как делал всякий раз сам Александр, и произнёс хрипловатым голосом:
— Лягушка с отбитой задней лапкой из Франции. Как будто её почти съели. Ты прелесть, сладкий.
Подняв Мишель, Джим осторожно поцеловал её, словно расчитывал расколдовать прекрасного принца. Помада размазалась ещё сильнее. Джим улыбнулся и выпустил Мишель из пальцев. Она упала на плитку, брызнуло зелёное стекло.
— Не превратился, — сказал Джим, и Александр вспомнил оригинал сказки — действительно, лягушку нужно было не целовать, а бросать. Он отвёл взгляд, чтобы не видеть крупных зелёных осколков.
Нужно было что-то сказать. На язык просилось разве что «прости», но какой там. За такое не извиняются.
Джим перешагнул через осколки, оказавшись к Александру совсем близко, запрокинул голову и прикрыл глаза. Выдохнув, Александр пальцем подтёр помаду в левом уголке его губ. Джим улыбнулся.
— Ты почти свёл меня с ума, знаешь… — проговорил Александр, — Я ведь… Джим, я ведь не убивал Эда Стедджирса, правда?
— Как жаль, — прошептал Джим, — что ты не помнишь. Нет, не убивал. Мы с тобой занимались кое-чем более интересным, сладкий. Тебе понравилось.
— Скажи, что ты понял, — попросил Александр слабо.
— Я понял, — ответил Джим, открывая глаза. Его взгляд был удивительно пустым. В нём не горела мысль, не было даже безумия.
Он действительно понял. Но понимание ничего не значило и ничего не меняло.
— Всё, что я хотел сказать… — Александр выдохнул, но не договорил Джим кивнул:
— Я знаю.
— Кроме одного, Джим. Всё это время… Больше года прошло. Я так и не понял, что тебе нужно от меня. Разговоры? Пожалуйста… Ты звонил мне среди ночи, и это было круто, правда. Мы могли бы говорить и дальше, сколько угодно, о чём захочешь. Дружба? Я ни с кем не был настолько откровенен, и ты это знаешь. Секс? Я не совсем по этой части, но мы бы что-нибудь придумали, — Александр говорил быстро, собственные слова душили его, а от улыбки Джима становилось дурно. — Мы можем что-то придумать даже сейчас. Или скажешь, что хочешь убить меня?
Александр отступил назад совсем немного, тоже улыбнулся и покачал головой:
— Нет, Джим. Мы с тобой оба знаем, ты не хочешь моей смерти.
Джим снова подошёл ближе, зеркаля действия Александра, провёл пальцем по его лицу, от угла губ и ниже, к подбородку. Он продолжал улыбаться, и Александру отчаянно захотелось затрясти его как куклу за плечи, чтобы увидеть снова знакомое выражение глаз, чтобы найти внутри что-то живое.
— Ты не хочешь моей смерти, — повторил он твёрдо, не отводя взгляда, — более того, ты боишься её. Ты сделаешь что угодно, чтобы не увидеть меня мёртвым, Джим.