Двадцать и двадцать один. Наивность
Шрифт:
– Ну, Владимир Ильич, не обижайте! – воскликнул Коба со всей своей национальной обаятельностью. – Хотя бы до первого тоста-то останьтесь.
– От моей Нади мне достанется. Ох, ну хорошо! – махнул рукой Ильич и прошёл в зал. – Здравствуйте, доброй ночи, товарищи!..
Гостинная была наполнена гостями, которые, само собой, были непосредственными коллегами Кобы. Каменев и Зиновьев, оставив супруг, о чём-то переговаривались, Бухарин и Луначарский хвалили обстановку, рассказывая Наденьке о французском декорировании залов; на банкете присутствовали даже Дзержинский, Ворошилов,
– Я же вам не барышня, товарищи! – оправдывался Киров, однако Климент Ворошилов, применив насильственные методы, подтолкнул Сергея к фортепиано. – Я же кроме Вертинского больше ничего не умею, помилуйте!
– Играйте Вертинского, батенька, – махнул Ильич. – Просим.
– Так он ведь... – вновь смутился Киров, опустив глаза. – “Кокаинетку” знаю-то.
– Ничего-ничего. Играйте уже, наконец!
И, должно признать, импровизированный перфоманс Кирова вышел на аплодисменты и даже на подпевание голосами Зиновьева и Луначарского. Кобе важно было поддерживать в доме живую обстановку, а потому сам одобрил живую музыку тихим и скрипучим грампластинкам.
– Выпьем, наконец, товарищи! – воскликнул Ворошилов из дальнего угла зала. Его предложение поддержали голоса гостей. – За здоровье молодых!
– Давайте я, – вызвался Каменев, перенимая бутылку с шампанским и направляя её в потолок.
– Не выбей люстру, Лёва, – весело предупредил его Зиновьев.
– Обижаешь! – протянул Каменев, и с помощью ловкого движения руки пробка лихо вылетела из горла со звуком глухого выстрела.
Раздались одобрительные посвистывания и восклицания большевиков. Надя, которая стояла ближе всех, вскрикнула, испугавшись оглушительного звуках, а затем звонко рассмеялась.
– Ну-с, за Надежду и Иосифа! – поднял первый тост Лев Борисович, поднимая бокал. – Зная тебя, Сосо, вот уже несколько лет и работая с тобой бок о бок сначала в редакции “Правды”, теперь на правительственных постах, я могу сказать о тебе только с положительной стороны. Товарищи, мой друг проявил себя как талантливый организатор в Царицыне, на передовой Гражданской войны, и даже ещё раньше – он всегда выступал миротворцем на съездах при Временном правительстве. В статьях его совсем иногда были ошибки, (раздался смех) однако статьи эти читала вся Россия и будет читать, я уверен в этом! Счастья вам, светлых и весенних дней, ну и маленьких сорванцов побольше! В общем, за вас, друзья мои!
– Ура-а-а! – подхватили остальные, и под гул общих чоканий быстро осушили емкости.
– Спасибо, дорогой, – кивнул Коба, по-дружески приобняв Каменева. – Спасибо. Лестно.
– Давайте следующий тост, – снова взял на себя инициативу Ворошилов, наполняя свой бокал. – И я поведаю вам о жарких днях в Царицыне...
Шум веселья и празднества очень чётко доносился до квартиры Троцкого. Лев Давидович мог даже различить отдельные слова и определить, кому они принадлежат. Наркомвоенмор был единственным
– Уже три часа ночи, – жалобно произнесла Наталья Седова, отчаянно прижимая голову к подушке, чтобы только не слышать гомон полупьяного, как ей казалось, бедлама. Жена Троцкого была интеллигентка высших манер, заведующая музейным отделом наркомата просвещения, и в это утро ей необходимо было вставать на работу. – Сколько можно кутить?
– Это же Сталин, – угрюмо проворчал Троцкий, который сидел в другой стороне комнаты за письменным столом. – Ему же надо выпятить себя на весь Кремль.
Из-за стены раздался истеричный хохот Зиновьева, недовольные выкрики Луначарского и звуки разбитого стекла.
– Даже их пригласили, – бубнил наркомвоенмор. Нет, он был слишком горд, и даже, если бы Коба всё-таки известил его о свадьбе, тот всё равно бы не пришёл. Однако так как никакого оповещения не было, Троцкий себя подсознательно терзал.
– Господи, Лейба, пойди и попроси прекратить всё это! – не выдержала Седова. – Это невозможно больше терпеть!
– Думаешь, Коба меня послушает? – спросил Троцкий у жены, обернувшись. – Он же австралопитек! Как бы меня ещё за это не прибил чем-нибудь...
– Хватит петушиться! – разгневалась Наталья Ивановна. – Ты – второй человек в государстве, в конце концов! На передовой, значит, герой, а сейчас ты не можешь разобраться с кучкой поддатых наркомов?
– Я теперь не авторитет для них, Ната! – начал терять терпение Лев, повышая голос. – Сама знаешь, как они крыли меня на съезде, а теперь я заявлюсь к самому наглому из них и потребую прекратить? И чем это всё обернётся тебя не волнует, естественно! Куда там: сидишь себе под крылом Луначарского и горя не знаешь, покуда у меня идёт острополитическая борьба!..
– Я тебя выгоню вон, если ты не пойдёшь туда немедленно! – с угрозой прошипела Седова и Льву Давидовичу ничего не оставалось делать.
Троцкий простоял под дверью Кобы около минуты и, собравшись с духом, постучал. Музыка и песни акапелло заглушили стук и, конечно, никто его не услышал. Сдаваться было нельзя, отступать некуда. Троцкий стал стучать более настойчиво и даже хотел крикнуть о том, чтобы ему немедленно открыли, но его опередил хозяин квартиры.
Отперев двери, Коба вопросительно уставился на Троцкого, пока тот, гневно дыша, придумывал, как бы тактичнее поведать о своей проблеме.
– Послушай, – сквозь зубы довольно неуверенно начал наркомвоенмор, – я понимаю, что у вас тут только разгар пиршества, но не мог бы ты на этом закончить или хотя бы попросить вести себя потише? Завтра рабочий день, в конце концов, всем на работу вставать.
– Ты понимаешь, как унизительно выглядишь сейчас? – задал вопрос Коба, скептически приподняв бровь.
Опешив от такого ответа, Троцкий немного растерялся, но, безупречно владея импровизацией, быстро нашёлся.
– Возможно, однако изволь внять просьбам трудящихся. Эти ваши крики, песни, вопли просто физически не дают заснуть!