Двадцать лет спустя (часть вторая) (худ. Клименко)
Шрифт:
— Примите его, герцог, — сказал Арамис, — примите его.
— Честное слово, я его приму. Мне даже досадно, что я сейчас чуть не отказался… Но на завтра у нас опять назначена встреча, и тогда мы посмотрим.
Оба друга стали прощаться с герцогом.
— Идите, господа, — сказал он им, — идите: вы, наверное, устали с дороги. Бедный король Карл! Впрочем, он сам отчасти виноват, а мы можем утешать себя уверенностью, что Франции не в чем себя упрекнуть, она сделала все, что могла, для его спасения.
— О, что касается этого, — сказал Арамис, — то мы тому свидетели,
— Я рад, что вы к нему справедливы. Кардинал, в сущности, совсем неплохой человек, и если бы он не был иностранцем… о, тогда ему все отдавали бы должное. Ах, эта чертова подагра!..
Атос и Арамис вышли из комнаты, но стоны больного преследовали их до самой передней. Было видно, что герцог страдает, как грешник в аду.
Выйдя на улицу, Арамис спросил Атоса:
— Ну, что вы скажете?
— О чем именно? — спросил тот.
— Да о нашем герцоге, черт возьми!
— Друг мой, я думаю то самое, что поется в песне, которую пел наш провожатый, — ответил Атос.
Храбрый герцог наш Бульон Подагрой нынче удручен.— А вы заметили, — сказал Арамис, — что по этой причине я ни слова не сказал ему о деле, которое привело нас к нему?
— Вы поступили очень разумно: у него от ваших слов только усилился бы приступ подагры. Едем теперь к Бофору.
И оба друга направились к особняку Вандомов. Пробило десять часов, когда они подъехали к воротам.
Здесь была такая же охрана, как и у дома герцога: вид был такой же воинственный. Во дворе стояли посты и возвышались пирамиды ружей. Часовые расхаживали взад и вперед. Тут же были привязаны оседланные лошади. Атос и Арамис столкнулись в воротах с двумя всадниками, которым пришлось посторониться, чтобы дать им дорогу.
— Ага! Это положительно ночь приятных встреч! — воскликнул Арамис. — Нам очень не повезет, если мы не встретимся завтра; сегодня мы то и дело встречаемся.
— О, что до нашей встречи, сударь, — ответил Шатильон (так как это именно он выезжал вместе с Фламараном из дома герцога Бофора), — то вы можете быть спокойны: раз мы, не ища друг друга, встретились ночью, то, без сомнения, встретимся и днем, если постараемся.
— Очень надеюсь, сударь, — сказал Арамис.
— А я вполне уверен, — сказал герцог.
Фламаран и Шатильон продолжали свой путь, Атос и Арамис спешились. Но не успели они отдать поводья слугам и сбросить с себя плащи, как к ним подошел какой-то человек; он сначала всматривался в них при неверном свете фонаря, висевшего среди двора, потом вдруг вскрикнул от изумления и бросился их обнимать.
— Граф де Ла Фер! — воскликнул он. — Шевалье д’Эрбле! Как вы сюда попали, в Париж?
— Рошфор! — вскричали оба друга в один голос.
— Да, это я, мы приехали, как вы знаете, из Вандома четыре или пять дней тому назад и собираемся хорошенько насолить Мазарини. Вы также по-прежнему из наших, я полагаю?
— Больше чем когда-либо. А герцог?
— Он ненавидит кардинала. Вы знаете об успехах нашего дорогого герцога? Настоящий
— Великолепно! — сказал Арамис. — Но скажите, это Фламаран и Шатильон выехали сейчас отсюда?
— Да, это были они. Герцог только что принимал их. Они явились, без сомнения, от имени Мазарини, но уехали ни с чем, смею вам поручиться.
— Надо надеяться! — сказал Атос. — Не окажет ли нам его высочество честь принять нас?
— Еще бы! Немедленно же. Можете быть уверены, что вас его высочество всегда примет. Следуйте за мной. Я буду иметь честь ввести вас.
Рошфор прошел вперед. Все двери распахнулись настежь перед ним и его друзьями. Они застали Бофора, когда он садился за ужин, благодаря множеству хлопот в этот вечер запоздавший. Не успел Рошфор доложить принцу о посетителях, как тот тотчас же отодвинул в сторону стул, на который собирался сесть, и устремился навстречу обоим друзьям.
— А, это вы? Здравствуйте, господа! Вы пришли разделить со мной ужин, не так ли? Буажоли, предупреди Нуармона, что у меня два гостя. Вы знаете Нуармона, не правда ли, господа? Это мой дворецкий, преемник дяди Марто. Он готовит прекраснейшие пироги, как вам известно. Буажоли, скажи ему, чтобы он подал нам лучший из своих пирогов, но только не такой, какой он приготовил для Ла Раме. Слава богу, нам теперь нет надобности в веревочных лестницах, кинжалах и грушах.
— Ваше высочество, — сказал Атос, — не беспокойте из-за нас вашего знаменитого дворецкого, разнообразные и многочисленные таланты которого нам хорошо известны. Сегодня вечером, с разрешения вашего высочества, мы хотели бы только осведомиться о вашем здоровье и выслушать ваши приказания.
— О, что касается моего здоровья, то вы сами видите, господа, оно превосходно. Здоровье, выдержавшее пять лет Венсенской крепости под началом господина Шавиньи, устоит решительно против всего. А что касается моих приказаний, признаюсь, я в большом затруднении на этот счет. Здесь каждый отдает приказания, какие ему вздумается, и если так будет продолжаться, я кончу тем, что вовсе перестану их отдавать.
— В самом деле? — сказал Атос. — Я думал, что парламент рассчитывал на взаимное согласие принцев.
— Да, наше согласие! Хорошее согласие! Что касается герцога Бульонского, то с ним еще можно поладить: у него подагра, и он не покидает постели. Но что касается господина д’Эльбефа и его слоноподобных сыновей… Вам известны, господа, куплеты, написанные на герцога д’Эльбефа?
— Нет, монсеньор.
— Неужели?
И герцог запел:
Д’Эльбеф и сыновья его Не устрашатся ничего: Они на площадях столицы Не устают грозить и злиться, Но лишь до дела мы дойдем, Сейчас же хвостик подожмем. И спесь и гордость на словах, Но дальше слов — мы ни на шаг.