Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже)
Шрифт:
Молчание это не могло продолжаться долго; д’Артаньян понимал, что оно становится смешным, и так как он пригласил Мордаунта сесть, чтобы побеседовать, то решил, что ему первому следует заговорить.
— Мне кажется, сударь, — начал он с убийственной вежливостью, — что вы умеете менять платье почти с такой же быстротой, как те итальянские комедианты, которых кардинал Мазарини выписал из Бергамо и которых он, без сомнения, показывал вам во время вашего путешествия во Францию.
Мордаунт не отвечал ни слова.
— Только что, — продолжал д’Артаньян, —
— А теперь, напротив, я одет как человек, которого собираются убить, не правда ли? — отвечал Мордаунт своим спокойным и отрывистым голосом.
— О сударь, — возразил д’Артаньян, — как можете вы говорить это, когда вы находитесь в обществе дворян и когда под рукой у вас такая хорошая шпага?
— Никакая шпага, сударь, не может устоять против четырех шпаг и стольких же кинжалов, не считая шпаг и кинжалов ваших сообщников, ожидающих у входа.
— Извините, сударь, — продолжал д’Артаньян, — те, которые ждут нас у входа, вовсе не наши сообщники, а просто слуги. Я хочу восстановить истину даже в мельчайших подробностях.
Мордаунт отвечал лишь иронической улыбкой, искривившей его губы.
— Но не в этом дело, — продолжал д’Артаньян. — Я возвращаюсь к своему вопросу. Я имел честь, сударь, задать вам вопрос: почему вы изменили вашу внешность? Маска, кажется, очень шла вам; борода с проседью была чудесна, а что касается топора, которым вы нанесли такой замечательный удар, то я полагаю, что он был бы для вас сейчас тоже кстати. Почему вы выпустили его из рук?
— Потому что знал о сцене, разыгравшейся в Армантьере, и предвидел, что, очутившись в обществе четырех палачей, я встречу четыре топора, направленных против себя.
— Сударь, — отвечал д’Артаньян, все еще владея собой, хотя чуть заметное движение бровей показывало, что он начинает горячиться, — хотя вы глубоко испорчены и порочны, вы еще молоды, и это заставляет меня оставить без внимания ваши легкомысленные речи. Да, легкомысленные, так как упоминание об Армантьере не имеет ни малейшего отношения к настоящему случаю. Действительно, не могли же мы вручить шпагу вашей матушке и предложить ей сразиться с нами! Но вам, сударь, молодому офицеру, великолепно владеющему, как нам известно, кинжалом и пистолетом и вооруженному такой длинной шпагой, всякий имеет право предложить поединок.
— Ага! — отвечал Мордаунт. — Так вы желаете дуэли?
И он поднялся со сверкающим взором, как бы немедленно готовый дать удовлетворение.
Портос тоже встал, верный своей любви к такого рода приключениям.
— Прошу прощения, — продолжал д’Артаньян с прежним хладнокровием, — не будем спешить, так как каждый из нас желает, конечно, чтобы все совершилось по правилам. Присядьте же, дорогой Портос, а вы, господин Мордаунт, будьте добры сохранять спокойствие. Мы уладим все наилучшим образом. Будем говорить откровенно: признайтесь, господин Мордаунт, — вам очень хочется убить кого-нибудь из нас?
— Всех! — отвечал Мордаунт.
Д’Артаньян
— Не правда ли, дорогой Арамис, какое счастье, что господин Мордаунт так хорошо владеет французским языком; по крайней мере между нами не может возникнуть недоразумений, и мы отлично объяснимся. — Затем, обратившись к Мордаунту, продолжал: — Любезный господин Мордаунт, я должен сказать вам, что все мои друзья питают к вам такие же прекрасные чувства, как и вы по отношению к нам, и тоже были бы счастливы убить вас. Скажу более: они, без сомнения, убьют вас. Тем не менее мы сделаем это как порядочные люди. И вот вам лучшее доказательство.
С этими словами д’Артаньян бросил свою шляпу на ковер, отодвинул стул к стене, сделал знак своим друзьям последовать его примеру и с чисто французским изяществом поклонился Мордаунту:
— К вашим услугам, сударь. Если вы ничего не имеете против, то окажите мне честь начать с меня. Не угодно ли? Правда, моя шпага короче вашей, но это пустяки. Надеюсь, что рука поможет шпаге.
— Стой! — вмешался, выступая вперед, Портос. — Я бьюсь первый, и без рассуждений.
— Позвольте, Портос, — проговорил Арамис.
Атос не промолвил ни слова; он был недвижим, как статуя. Казалось, даже дыхание его остановилось.
— Господа, — сказал д’Артаньян, — успокойтесь, ваша очередь наступит. Взгляните на этого господина и прочтите в его глазах, какую ненависть мы внушаем ему; смотрите, как он вынимает шпагу, как оглядывается кругом, чтобы какое-нибудь препятствие не помешало ему. Не показывает ли все это, что господин Мордаунт искусный боец и что вы очень скоро смените меня, если только я допущу это. Оставайтесь поэтому на своем месте, как Атос. Рекомендую вам взять с него пример и предоставить мне инициативу. Кроме того, с господином Мордаунтом у меня есть личные счеты, и поэтому я первый начну. Я желаю, я хочу этого.
В первый раз д’Артаньян произнес слово «хочу», говоря со своими друзьями. До сих пор он произносил его только мысленно.
Портос отступил. Арамис взял свою шпагу под мышку. Атос продолжал сидеть в темном углу комнаты, но не так спокойно, как думал д’Артаньян: ему сдавило горло, он едва дышал…
— Шевалье, — обратился д’Артаньян к Арамису, — вложите шпагу в ножны; господин Мордаунт может заподозрить вас в намерениях, каких вы не имеете.
Затем он повернулся к Мордаунту.
— Сударь, — сказал он, — я жду.
— А я, господа, любуюсь вами, — неожиданно начал Мордаунт. — Вы спорите о том, кому первому драться со мной, и совершенно забыли спросить меня, которого это обстоятельство как будто немного касается. Я ненавижу вас всех, правда, но в разной степени. Я надеюсь уложить вас всех четверых, но у меня больше шансов убить первого, чем второго, второго, чем третьего, и третьего, чем четвертого. Я прошу вас поэтому предоставить выбор противника мне. Если же вы мне откажете в этом праве, я не стану драться, и вы можете просто убить меня.