Двадцать третий пируэт

Ласкари Кирилл

Вера открыла глаза. Звонил телефон. В стену стучала ложкой Буся. Вера подбежала к телефону. Это был Игорь. Сообщил: директор при нем звонил в горздравотдел. Все в порядке. Завтра можно перевозить.

— Нам нет преград на море и на суше, — пропел он.

— Игорь… Спасибо тебе большое. Но я не смогу ее оставить. Ты меня должен понять. Прости, что причинила беспокойство.

— Ты, конечно, поразительный человек! Ей же там будет хорошо. Может быть, даже лучше, чем дома, — кричал Игорь.

— Нет, Игорь. Не лучше. Я завтра зайду к директору и все

объясню.

— Конечно, тебе виднее. Но, по-моему, глупо. Ладно. Целую.

— Ты не зайдешь? — спросила Вера, но Игорь уже повесил трубку.

От принятого решения на душе стало легче. Она с самого начала понимала всю нереальность своей поездки. «Рыпалась» по инерции. Все правильно. Иначе поступить она не могла. «А хореограф мог и зайти. Ничего бы от него не убавилось», — подумала Вера Скобелева — потомственная балерина.

В аэропорт Вера решила не ехать. Сбор был назначен в вестибюле театра. Туда она и приехала. Провожающих было значительно больше, чем гастролеров. Вера с трудом отыскала Шипу. Та отдавала последние ЦУ своему «поэту». «Поэт» с очень серьезным видом что-то записывал. «Мог бы и запомнить. Не так трудно: не пей, любимый», — подумала Вера.

— Ой, Веруша, птичка моя, — защебетала Шипа. — Я так рада, что ты пришла. Ты уж не забывай моего мальчика. Позванивай.

— Непременно. Дмитрий, простите, — Вера отвела Шипу в сторону. — Это тебе на счастье. — Она сняла с пальца маленькое серебряное колечко с малахитом и надела его Шипе.

— Ну ты вообще?! Ой, Верка! Я так счастлива! Спасибо тебе. — И она облобызала Веру. — Что тебе привезти?

— Эйфелеву башню, — попросила Вера.

— Артистов прошу в автобус. Провожающие — своим ходом, — сообщил администратор.

Вера искала глазами Игоря.

— Ты — Игоря? — робко спросила Шипа. — Ему разрешили прямо в аэропорт. Чего-нибудь передать?

— Да нет. Просто привет. Давай прощаться.

Они крепко обнялись. Шипа заплакала.

— Ну и дура же ты, Верка.

— Ты очень умная, — засмеялась Вера.

Автобусы тронулись. Провожающие кинулись ловить такси.

В квартире было тихо. Вера прошла на кухню и вынула из холодильника кастрюли. И вдруг, как молнией, ее пронзила жуткая мысль: УМЕРЛА.

Бабушка лежала на спине с закрытыми глазами. Петя спал на ее груди. Нолик — на ногах.

— Буся, — тихо позвала Вера.

Коты подняли головы и немигающими глазами посмотрели на Веру.

— Бусенька, — громче позвала Вера. — Буся.

Вера дотронулась до ее лба. Холодный, как мрамор.

— Кыш, кыш отсюда. Уходите.

Но коты не двинулись с места.

«Я осталась совсем одна», — подумала Вера.

Петя исчез сразу же, как увезли Бусю. Вера искала его, но тщетно. Нолик выходил на крышу и возвращался. Он прыгал Вере на руки, обхватывал шею лапами и, мурлыча, слюнявил ей лицо. Но и Нолик не пережил горя. Через три дня он исчез.

С отъездом труппы работы в театре стало мало. В основном шли оперы. Вера решила привести

в порядок квартиру. Для начала она выбросила все лишнее. Выкрасила белой водоэмульсионной краской потолок и стены в кухне. В квартире стало просторнее и светлее. Потом занялась книгами. Книг много, стояли они в ужасном беспорядке. Были просто лишние. В руки попалась книжица ее детства. «Крылья холопа» — о чем это? Она стала листать и увлеклась.

Никита Выводков. Русский умелец, смастеривший крылья и пытавшийся взлететь. В эпоху Ивана Грозного! В кровавое смутное время опричнины, казней, мракобесия. А он — крылья?! Иностранцы прозвали Никишку — «Икар из московитов». С ума можно сойти! Готовое либретто балета.

Веру трясло. У нее вспотели руки.

Гибель Юрия Гагарина Вера восприняла как личную утрату. Она была убеждена, что кто-нибудь из хореографов сочинит балет в его честь. Но пока такого спектакля не было. Никишка Выводков был первым русским человеком, мечтавшем о полете. Ура, Никишка! Ура, «Икар из московитов»! Как жаль, что рядом нет Игоря.

«Икар» — легенда, а Никишка — простой русский парень — явь. Какой замечательный материал для композитора, хореографа и художника. Вера вспомнила, что у нее есть альбом с рисунками Эйзенштейна к фильму «Иван Грозный». Музыку к фильму она хорошо знала. Вот каким должен быть первый спектакль Градова. Тогда игра стоит свеч. Вера ликовала. Ей не хватало воздуха. Она приставила стремянку к подоконнику (он находился на уровне глаз) и вылезла на крышу.

Ленинград спал.

Громаду Исаакиевского собора, «Адмиралтейскую иглу», «Невы державное теченье», каналы, улицы — все увидела Вера. Даже очертания зданий Кировского театра и Консерватории. Сверху любимый город воспринимался как макет к удивительному, вечному спектаклю. Как гравюры Махаева, которые она так любила. Вера вздохнула полной грудью и распростерла широко руки.

Наверное, вот так же там, в Москве, на колокольне, стоял ее Никишка Выводков. Вера посмотрела вниз. Голова закружилась, и она отпрянула к окну.

«Он даже не мог перекреститься, — подумала Вера, — крылья мешали». И Выводков прыгнул, к великому ужасу царя и народа. Вера видела их испуганные задранные вверх лица: а вдруг полетит? Вдруг чудо?

Холоп упал к ногам Ивана Грозного, ломая кости и крылья. Как большая раненая птица. Крестясь, все опустились на колени. Кроме царя.

Из оцепенения Веру вывели частые телефонные звонки. Чуть не свалившись со стремянки, она побежала к телефону.

— Одиннадцать-тридцать восемь-сорок шесть? Париж на проводе.

У Веры забилось сердце. Игорь!

— Веруша! Рыбонька моя! — раздался в трубке Нинкин голос — Мы только сегодня узнали о твоем горе. — И сквозь слезы стала скороговоркой рассказывать о гастролях. — Позвони моему. Скажи, чтобы был умницей. Что просил — купила. Пусть обязательно встречает. Целую тебя, моя птичка. — Телефонистка уже дважды предупреждала, что разговор подходит к концу. — Поговорить не дадут с человеком. Вообще… — И их разъединили.