Двадцать третий пируэт
Шрифт:
«Здравствуй, улица Зодчего Росси. Здравствуй».
Женщина-дежурная, сидевшая за слабо освещенным столом, Веру не знала.
— Вы к кому? — поинтересовалась она.
Вера показала ей свой театральный пропуск.
— Привет, Скобелева, — раздалось за ее спиной. — Чаще надо бывать, моя дорогая.
Зоя Сидоровна Петрова — характерная танцовщица — обладала диким темпераментом. За глаза артисты звали ее «чумой».
— Ты чего не в Парижске? Не взял, мерзавец. А тебе надо было его припугнуть. Войти в кабинет, шваркнуть по столу. Он ведь трус. Я-то его знаю как облупленного.
Лифт не работал, и они пошли пешком.
— А Мишка-то мой. Опять
«В семейной жизни это, конечно, необходимо», — подумала Вера.
— А ты чего приперлась? — поинтересовалась Петрова.
Узнав причину Вериного прихода, она сказала:
— Ни хрена нет интересного. Сопли тети Моти. Сама увидишь. Ты куришь? Опять забыла папиросы в машине.
Женский выпускной класс занимался в репетиционном зале. Раньше, когда администрация балета Кировского театра находилась в помещении хореографического училища, «репетиционный» принадлежал театру. Уроки солисток и все репетиции проводились в нем. Внутри, на уровне этажа, зал был опоясан балконом, и ученикам иногда разрешалось присутствовать на репетициях. Но чаще не разрешалось. Тогда дверь слегка приоткрывалась, и любопытные девчонки и мальчишки, образуя кучу-малу, краешком глаза все-таки умудрялись увидеть своих кумиров. Теперь, когда театру пристроили флигель, балет перебрался в его помещение. И «репетиционный» передали на вечное пользование училищу. «А жаль, — подумала Вера. — Было у кого поучиться».
3
Умение задержаться на долю секунды в прыжке.
Выпускной класс вела прославленная в прошлом балерина Надежда Михайловна Мордвинская, подруга Вериной мамы. Мама ее очень любила.
Они встретились в «предбаннике» репетиционного, обнялись и крепко расцеловались.
— Ты почему не в Париже? Да-да, прости. Я звонила тебе несколько раз, — спохватилась Надежда Михайловна. — Не вылезаю из училища. Сама понимаешь, — и она показала на дверь зала. — Очень трудные девочки. Ну, пойдем.
Зал — большой и светлый, с небольшим покатом в сторону зеркала.
Девочки сделали «книксен». Вера поцеловала Юлию Осиповну, концертмейстера, маленькую толстую старушку, которая работала еще с Вагановой, и урок начался.
— Нина, держи локоть. Ира, подбери зад. Не раскисай, не раскисай. Галя, тяни подъем, — звучали такие знакомые с детства слова.
Пока одна из девочек поливала пол из лейки для «середины», Надежда Михайловна сказала:
— Обрати внимание на ту, в розовом купальнике с цветочками. Лена Никитенко. Лентяйка, но способная. Хочу попробовать ее в Кировский. Ничего девочка. Но там плохо с местами. — И закричала ученице, которая поливала пол: — Что ты устроила море разливанное?! Мы же не фигурным плаваньем пришли заниматься. Все, хватит. Встали.
Вера помнила Лену Никитенко еще совсем ребенком. В детских номерах у них в театре она выделялась своей артистичностью.
«Середина» была интересной. Комбинации шли сложные, но очень танцевальные. Лена стояла в первой линии, и Вера видела, что, закончив каждую комбинацию, она поглядывает в ее сторону. Она умела себя преподнести, эта Лена Никитенко. Было в ней что-то «балеринское», как говорят специалисты.
Поблагодарив Надежду Михайловну и пообещав звонить, Вера решила поговорить с Леной. Нашла ее в раздевалке.
— Здравствуйте, тетя Вера, — после крепкого, почти мужского, рукопожатия
Маленькие, с кулачок, грудки. Узкие бедра, плотный, как созревшее яблоко, зад и много, много ребер. На тонкой длинной шее красивая головка с гладко зачесанными волосами, собранными сзади в капустный вилок.
«Я в ее годы была лучше», — не без злорадства подумала Скобелева.
— Все, тетя Вера, я готова. Пойдемте.
— Умоляю тебя, не называй меня тетей. А то я чувствую себя старухой. Зови или просто Верой, или Верой Николаевной. Как тебе удобнее. Я с предложением. Ты Градова знаешь?
— Ну, конечно. А что?
— Он набирает коллектив. Хочешь к нему?
— Я не знаю. Так сразу трудно. А какой? Классический?
Вера, как могла, объяснила.
— Вообще говорят, что он талантливый, — замялась Лена. — А поездки будут?
Вера не стала менторским тоном увещевать и корить зарвавшуюся выпускницу.
— Будут. Все будет. Решай и позвони мне. Запиши номер телефона.
Она посмотрела еще два мужских класса и выбрала для Градова трех неплохих парней.
Вера звонила «поэту» несколько раз, но безрезультатно. Трубку не снимали. И она поехала в аэропорт одна. Самолет прилетел точно по расписанию. Встречающие толпились у входа в таможню. «Поэта» среди них не было. Ждать пришлось долго. Наконец появились гастролеры. Одним из первых вышел Игорь. Он похудел и сильно загорел. В джинсовом костюме и сабо, он казался еще выше ростом. Игорь подошел к Вере, и они обнялись. Кровь привычно кинулась к вискам.
— Сегодня — вряд ли, а завтра во второй половине дня сиди и жди. Приеду обязательно. В училище была? Ладно. Завтра все расскажешь. Моих не видела? — И он убежал.
«Верочка, здравствуй», «Бонжур, старуха», «Бонжур, мадам», — кто-то целовал, кто-то жал руку — в общей суматохе разобраться было невозможно.
Вера встала на цыпочки, стараясь через головы встречающих отыскать Шипу. Узнала она ее не сразу. В лайковом голубом пальто, в сапогах на высоких каблуках, к Вере кинулась блондинка, благоухающая всеми французскими духами, кинулась и повисла на ней.
— Рыбонька ты моя. Птичка ненаглядная. Приехала, кошенька, — причитала она, зацеловывая Веру. — А где Митюша? Ты ему звонила? Неужели заболел? Беги за такси, а я пока получу багаж.
Дверь на звонки никто не открывал. Шипа долго искала ключ в новой сумке со множеством карманчиков. И, наконец найдя, открыла дверь. Они вошли.
В первый момент Вере показалось, что они не туда попали. Но, увидя фотографию Нинки, висевшую на самом видном месте, поняла, что все-таки — туда. На кухне в раковине — стопа немытой посуды. На столе, покрытом газетой, — грязные остатки какой-то еды. Пустые консервные банки, полные окурков. Сервант, Шипина гордость, без стекол и совершенно пустой, скособочился на трех ножках. На книжной полке вместо книг стоял ботинок большого размера. Не хватало чего-то еще, но Вера не смогла вспомнить — чего.
— А где моя швейная машинка? — взвыла Шипа.
Значит, не хватало швейной машины.
За занавеской, протянутой от шкафа к стене, что-то хрюкнуло. Шипа отдернула занавеску. Спиной к ним на незастланной постели лежал и храпел мужчина. В черном пальто и одном ботинке.
— Ну, вообще!.. — сказала Шипа, кинулась на него и затрясла, как сумасшедшая. — Дмитрий, что все это значит? Проснись!
Мужчина проснулся. Сел на кровати и бессмысленным взглядом уставился на Шипу. Это был не Дмитрий.