Двадцать третий пируэт
Шрифт:
— Кто вы? — отпрянула Шипа. — Что вы здесь делаете?
— Я? — Он попытался встать. — Драматург.
— Понятно, — включилась в беседу Вера. — У них здесь проходил внеочередной съезд писателей. А где «поэт»?
— Пошел сдавать, — миролюбиво сообщил «драматург». Ему наконец удалось подняться, и он шарил ногой под кроватью в поисках ботинка. Потом вспомнил и захромал к книжной полке.
Шипа плакала. Черные от туши слезы капали на ее роскошное лайковое пальто.
— Что пошел сдавать? — садясь на чемодан, спросила она. «Драматург» очень
— Как что? Посуду, вестимо.
Вера открыла дверь, потом подошла к «драматургу», схватила за шиворот и вытолкала его вон. Он не сопротивлялся.
Шипа ночевала у Веры. Ключ от ее квартиры у «поэта» был реквизирован. Самого его Шипа с позором выдворила за пределы своей жилплощади. Вера решила, что Шипе лучше пожить у нее день-другой. В загуле «поэт» был способен на решительные, но необдуманные поступки.
Рисунки Тенгиза Рухадзе произвели на Шипу ошеломляющее впечатление. Она только и смогла произнести свое любимое «Ну, вообще»!
Шипа выполнила Верину просьбу и привезла Эйфелеву башню в виде настольной лампы. Они допоздна пили чай под ее спокойным светом, и Вера слушала сумбурный рассказ Шипы о Париже, Авиньоне, Ницце.
Игорь пришел вечером на следующий день, без звонка. Он по-хозяйски прошел в комнату и сел в глубокое «вольтеровское» кресло.
— Ну, рассказывай, — сказал Игорь, закуривая французскую сигарету.
Он действовал на Веру, как удав на кролика.
— Что рассказывать? — смущенно спросила она.
Нет, не такой представляла себе Вера их встречу. Ее идея с балетом как-то сразу померкла и растворилась. Стала пустой и неинтересной.
— В училище была? Есть что-нибудь стоящее?
Она рассказала о Лене Никитенко и трех мальчиках.
— Молодец! Даром время не теряла. Чего ты такая кислая? Слушай, ты «Пахиту» хорошо знаешь? А тени из «Баядерки»?
Вера хорошо знала и «Пахиту», и тени из «Баядерки». В училище сама была занята в этих спектаклях. А когда в театре решили возобновить эти замечательные классические балеты, помогала балетмейстеру в их «переносе».
— Я решил, — встав с кресла, сказал Игорь, — первую программу сделать строго классической. Ты понимаешь, ленинградская школа…
Вера не слышала, что говорил Игорь. Она не понимала, как мог он так быстро изменить свои взгляды. А как же с его мечтой? Значит, экспериментальный балет, новые названия и хореография — все было болтовней?
— …и когда мы утвердимся, крепко встанем на ноги, — заканчивал Игорь свою речь, — тогда можно будет и какую-нибудь модернягу запузырить. Свари кофе. Так что работы у тебя будет, хоть отбавляй. — И он вошел в кухню.
Нет, он не застыл в изумлении, как Вера. Не обалдел, как Шипа. Он просто спросил:
— Что это за художества?
И Вера взорвалась. Она кричала, не помня себя. Она высказала Игорю все, что о нем думает. За обиду, нанесенную Тенгизу Рухадзе, Никишке, ей, Шипе. Его мечте.
Он удивленно отступил к стене, на которой
В отчаянии Вера кинулась в ванную и захлопнула дверь. Когда, умыв лицо, она вошла в кухню, Игорь внимательно рассматривал рисунки.
— Что это? — спросил он.
Вера вкратце нехотя рассказала.
— Ты понимаешь, сколько времени понадобится композитору, чтобы написать такой балет? — хмыкнул Игорь.
— Музыка есть. Сюита Прокофьева «Иван Грозный», — сказала Вера.
Игорь переходил от стены к стене.
— Да. Забавно. Что ты будешь делать в отпуске?
Вера давно заказала путевку в дом отдыха «Мисхор».
— Тебе лучше. А мне придется заниматься организационными вопросами. Ты обещала кофе.
Градова и Никишку вспоминать не хотелось.
Вера плыла саженками, выбрасывая высоко из воды руки. До берега оставалось еще довольно далеко, и она решила доплыть до буйка и передохнуть. Теперь Вера плыла на спине. Солнце слепило глаза, соленая вода попадала в рот и нос. Вера щурилась и фыркала. Она набрала полный рот моря и выпустила его фонтаном высоко вверх. Брызги сверкали на солнце всеми цветами радуги. Она засмеялась, глотнула горькой воды, захлебнулась и на долю секунды скрылась под водой. Когда Вера вынырнула, на нее полным ходом мчалась моторная лодка «Спасатель». На носу, готовясь к прыжку, стоял курносый рыжий парень.
— Держитесь, Вера! — крикнул он и прыгнул «ласточкой» в воду.
В несколько сильных взмахов он доплыл до Веры и схватил ее за талию.
— Что вы делаете, Илья? Я боюсь щекотки, — захлебываясь, закричала Вера.
— Тогда держитесь за мое плечо, — настаивал Илья.
— Зачем? — удивилась Вера.
— Вы чуть не потонули, — кричал Илья.
— Вам показалось, — ответила Вера.
Они ухватились за буек и тяжело дышали. Лодка лихо развернулась и унеслась.
Илья Егоров, сосед по столу, был актером Саратовского драматического театра. Недавно на экраны телевидения вышел многосерийный телефильм на историко-революционную тему, где Илья играл одну из главных ролей. Его все узнавали. Неровным детским почерком он давал автографы на чем попало: на курортных книжках, салфетках и меню. При этом глупо острил и с красными ушами отходил прочь, проклиная себя и клянясь, что автографов от него больше никто и никогда не получит. На следующий день все повторялось.
Вера ему понравилась сразу. Вместе они ходили купаться и загорать на скалы. Гуляли по парку, пили холодное сухое вино. Илья был хорошим рассказчиком, знал массу смешных театральных историй. Вера много смеялась. Она любила дальние заплывы. Илья всегда составлял ей компанию. Однако парные заплывы вскоре прекратились. Как-то Вера увидела у подъезда Дома отдыха смешного рыжего пса. Вернее, рыжими у него были спина и хвост. Все остальное было бело-черным. Он не достиг еще зрелого возраста, но и щенком не назовешь. «Бедолага» — так определила Вера его место под солнцем Крыма.