Двадцатые годы

Овалов Лев Сергеевич

— Что это ты ее вспомнил? — удивилась Вера Васильевна.

— Встретил в церкви, — объяснил Слава. — Как похорошела!

— А ты заметил? — Вера Васильевна улыбнулась. — Первая на селе невеста.

— А за нее сватаются? — с тревогой спросил Слава.

— Уже не раз, — сказала Вера Васильевна. — Но она не торопится.

— И не надо, — поспешно согласился Слава. — Зачем бросать школу?

Но дальше он о Марусе говорить не захотел, принялся расспрашивать Петю о всяких деревенских новостях.

Утром

пришла Надежда, позвала завтракать.

Вера Васильевна удивилась, Павел Федорович и Марья Софроновна ели отдельно от Веры Васильевны и Пети.

— Павел Федорович наказывали непременно…

Не иначе, их звали за общий стол по случаю приезда Славы.

Так оно и оказалось. Для обеда рановато, но по обилию блюд ровно бы и обед: куриная лапша и отварная курица, жареная свинина на сковородке, пшенная каша, творог.

Давно Слава не видел такого стола, да и Вера Васильевна с Петей отвыкли от подобного изобилия.

— Ну, Вячеслав Николаевич, с приездом, — приветствовал Славу Павел Федорович. — Твоя мамаша чего-то от нас отгораживается, а мы всегда рады посемейному…

Даже Марья Софроновна улыбнулась.

— Садитесь, садитесь.

— Садитесь и вы, невестушка, и ты, племяшок, — пригласил Павел Федорович Веру Васильевну с Петей.

Марья Софроновна придвинула к себе тарелку, поставила меж собой и Славой.

— Не побрезгуешь со мной с одного блюда?

Лапшу черпали из общей миски, а курицу Марья Софроновна положила себе и Славе отдельно, выбрала самые хорошие кусочки.

— Ешь, ешь, заголодовал небось в своем Малоархангельске. Тебе жениться пора, Вячеслав Миколаич. Коль пошел в самостоятельную жизнь, без женщины тебе невозможно.

— Ему еще восемнадцати нет, — вмешалась Вера Васильевна. — Даже по закону нельзя.

— Они сами себе законы определяют, — возразила Марья Софроновна. — Когда захочет, тогда и женится.

Доели курицу, принялись за кашу.

— Медку сейчас принесу подсластить, — расщедрился Павел Федорович.

Принес в кувшинчике меду, взглянул испытующе на Славу.

— А может, чего покрепче?

— Я не пью, — отказался Слава, он и вправду с тех пор, как расстался с Быстровым, забыл даже запах самогонки.

— Оно и правильно, — согласился Павел Федорович. — Божий дар зря переводить незачем.

Съели кашу.

— А я тебя вот что хочу спросить, Николаевич, — кафтан-то по всем швам трещит?

Слава сперва не понял:

— Какой кафтан?

Павел Федорович усмехнулся.

— Наше вам с кисточкой! Не понимаешь? Не может того быть! Ежели Быстров на кафтане главная пуговица, так не на что застегиваться…

Тут до Славы дошло, на что намекает Павел Федорович.

— Пуговица-то он, может, и пуговица, да теперь в пуговицах недостатка нет, найдется, что пришить.

— А может, мне тебя к своей бекеше пришить? —

спросил Павел Федорович.

— Не продернется ваша нитка сквозь меня, Павел Федорович!

— Говорят, в Орле теперь вся торговля в частных руках. Сперва лавочка, потом магазин, а, глядишь, и все магазины твои. Мои родители по деревням ездили, пеньку скупали, а эвона какое хозяйство вымахали!

— Вы это к чему?

— Давай, парень, без обиняков, — сказал Павел Федорович. — Я мужик честный, а ты парень умный, чего тебе искать в твоем Малоархангельске? Быстров куда как силен был, а во что его превратили? Твоя партия похуже всякого помещика, дудишь в ее дуду, честь тебе и место, а запел на свой лад, сразу в тычки.

— И что же вы предлагаете?

— Покамест под ружьем шли, я сам тебе советовал держаться партии, а теперь можно бы ее и побоку. У тебя в уезде влияние, помоги отбить мельницу, а потом ко мне в компаньоны, мне без помощника не обойтись.

— На что это вы сманиваете Славу? — испуганно спросила Вера Васильевна.

— А на то, чтобы Вячеслав Николаевич побоку свою службу, — объяснил Павел Федорович. — Одному мне мельницу, может, и не отдадут, а в компании с вашим сыном мы ее заполучим, образуем какое-никакое трудовое товарищество по размолу муки высшего сорта, я на себя производство, а сына вашего в бухгалтера…

— А дальше?

— А дальше — вторую мельницу. Власть будет отступать, а мы подталкивать… — Павел Федорович облизал ложку. — Думаешь над моими словами? Побаловался, пошумел… На то и молодость! Однако взрослому человеку требуется что-то более прочное…

Слава молча собирал в миску куриные кости.

— Куда это? — удивленно спросил Павел Федорович.

— Для Бобки, — объяснил Слава. — Давно с ним не виделся. Пойду отнесу.

— Напрасно, — сказал Павел Федорович с усмешечкой.

— Почему напрасно?

— Пристрелили, — сказал Павел Федорович не без ехидства. — Невзлюбил свою хозяйку, вот Марья Софроновна и не захотела его кормить…

— Пойдем, мама…

— Я даже не знала, что Бобку собираются застрелить, — виновато сказала Вера Васильевна, выйдя в сени. — Я бы отдала его кому-нибудь…

— Она никого не пожалеет, держись ты от них подальше.

— Ты уедешь сегодня?

— Обязательно.

— Я хотела тебя попросить…

— О чем?

— Зайти к Ирине Власьевне.

— Это я и думаю сделать…

В тысячный раз перешел он по камням Озерну, поднялся в гору, садом пошел к школе.

Сад все такой же общипанный и ободранный. Шелестят лиственницы, привезенные откуда-то издалека помещиками Озеровыми. Цветут яблони, ветки на яблонях обломаны…

«Это Маруся обломала», — подумал Слава, только ей и могло прийти в голову проводить Ивана Фомича яблоневыми бело-розовыми цветами.