Дважды войти в одну реку

Меретуков Вионор

— Господи!.. — в сердцах произнес он.

— Еще одно слово, и вам ничто не поможет! — зашипела Рогнеда.

— Где я? — приподнимаясь, спросил Раф. За спинами женщин была тьма. Сами же они были освещены светом, который, казалось, струился откуда-то сверху.

— Вы бы лучше, — усмехнулась Рогнеда, — вы бы лучше спросили, в кого вы чуть было не превратились.

— Будь моя воля, — неуверенно протянул Раф, на всякий случай

ощупывая себя, — будь моя воля, я бы вас, — сказал он уже значительно уверенней, убедившись, что с его телом все в порядке, — я бы вас, госпожа Урончик, никогда не познакомил с Германом… Так в кого же я чуть-чуть не превратился?

— В кого, в кого… В вурдалака! Вот в кого!

Раф не очень-то и удивился. И, в общем-то, не очень-то и поверил. Слава Богу, он точно такой же, каким был последние лет десять. Крепкий пожилой мужчина с повышенной сексуальной активностью.

В полумраке Раф нашел руку Марты и нежно пожал ее.

— Пришло время побеседовать… — начала Рогнеда и громко хлопнула в ладоши. Звук, отразившись от невидимых стен, пола и потолка, поглотился тьмой.

— Рогнеда! — услышал Раф глухой голос. — Ау!

Из тьмы выступил Лёвин. Вот у кого вид никуда не годился. Глаза тусклые, плечи опущены, голос глухой. Словом, если кого и называть вурдалаком, то, конечно, Фомича.

— Что с тобой? — спросил Раф.

Тит махнул рукой. Мол, лучше не спрашивай.

— Тит, — Раф всматривался в серое лицо Лёвина, — признавайся, ты вурдалак или нет?

Лёвин задумался.

— А чёрт его знает… Ощущаю некое раздвоение.

— Раздвоение чего?

— Кажется, личности.

— Какая же ты личность? — грубо сказал Раф.

— Ты глуп, Рафаил, — обиделся Тит. — Похоже, ты не рад, что я нашелся.

— Рад, рад… — сказал Раф. — А куда ты подевал старину Гарри, помнится, он путь держал в твои чертоги?

Послышалось деловитое цоканье металлических подковок. Тит посмотрел на Рафа и многозначительно поднял руку.

Во всей Москве только старина Гарри оснащал мыски и каблуки туфель подковками, которые не производились нигде в мире уже лет двадцать. Но предусмотрительный Зубрицкий еще в далекие восьмидесятые на рынке в Малаховке в сапожной лавке накупил этих дурацких подковок на сто лет вперед.

— А вот и я! — воскликнул он.

— Где тебя черти носили, старый болван? — зашипел Раф. — Я по твоей милости был вынужден ночевать, как босяк, под открытым небом!

— Надеюсь, ты хорошо выспался?

— Нет, каков мерзавец! —

задохнулся от гнева Раф. — Вместо того чтобы сказать мне спасибо…

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил Зубрицкий и протянул Рафу ключи.

— Господи, родятся же на свет такие олухи… — Раф покачал головой.

Послышались шаркающие шаги и сопение.

— Ну что, — откуда-то сверху донесся бас Колосовского, — съезд вурдалаков можно считать открытым?

Через мгновение тьма расступилась и из нее величаво выплыл Герман.

— Едва вырвался. Сплошные заседания, приемы и встречи на высшем уровне. И Александр Исаевич допёк! Не поверите, заставлял каждое утро молиться о здоровье нации и переписывать его опус о соборности! Жалею, что привлёк его к государственной деятельности. Глубоко убежден, писатель должен писать, а не заниматься политикой и государственным строительством. В ином случае его ждёт судьба всех пророков, то есть забвение…

— Я сегодня проснулся… — вдруг вырвалось у Зубрицкого.

Раф подозрительно посмотрел на старину Гарри.

— Интересно, где ты спал?

Старина Гарри пожал плечами:

— Я спал у Тита, на коврике в прихожей, как пёсик…

— А ведь ты врешь, Гарри Анатольевич! — возмутился Лёвин. — Ты же уехал, уехал сразу после Германа. Ребята, он сказал, что у него срочное свидание… Гарри, ты что, забыл?

— Все понятно, — заскрежетал зубами Раф, — этот засранец был с бабой, и поэтому не открыл мне дверь в мою же собственную квартиру… А ведь я звонил минут пятнадцать. Ну, что мне с ним сделать, с этим сучьим выродком?!

— Убить подлую тварь! — посоветовал Герман.

— Да, я был с бабой, подтверждаю, но, клянусь, не слышал никакого звонка…

— Ну, разумеется, не слышал: ты, когда с бабой, глохнешь на оба уха.

— Так вот… я проснулся оттого, что услышал, что какая-то птица подлетала ко мне…

— Намекаешь на…

— Чего мне намекать. Я слышал. Она даже крылом меня задела. Проснулся, никого нет.

— Обычное дело. Это голубь. Птица смерти, — промолвил Раф.

— Голубь всегда был птицей мира, дурак, — забасил Герман. — Вспомни Пикассо…

— Хоть ты и премьер-министр, но пошел бы ты со своим Пикассо куда подальше. Повторяю, голубь — птица смерти. Она примеривалась. В соответствии с народными преданиями, которым нельзя не доверять, души людей переселяются в голубей… Вот птичка и прилетала, чтобы на месте ознакомиться с душой, которую ей вскорости предстоит втиснуть в своё голубиное нутро.