Дважды войти в одну реку
Шрифт:
"Что меня роднит с Довлатовым, которого я почитаю как старшего по возрасту и званию, хотя он моложе меня на пять лет? Внешность? Наверно… Ах, если бы не эти волосатые уши! Рост такой же, и в лице есть нечто фальшиво-неаполитанское. Пожалуй, всё… Ах, да, еще помойка во дворе, под окном. А в остальном сходства между нами не больше, чем между чайником и паровозом. Где паровоз, естественно, Довлатов, а я, соответственно, чайник… Кроме того, Довлатов умер сравнительно молодым, а я дотрюхал до семидесяти".
"Но болезни, — Раф
Он закрыл глаза и ненадолго уснул или потерял сознание.
Очнулся с мыслью о Толстом. Мыслить меньшими категориями он уже не мог.
Почему Лев Николаевич бежал?.. Зачем бежал сломя голову из большого, уютного, хорошо отапливаемого помещичьего дома, с любимым кабинетом, где столько пережито, столько передумано и столько написано? Чтобы помереть чуть ли не в скиту, на какой-то Богом забытой станции, кажется, в Астапове? Чтобы на свет появилась телеграмма с идиотским текстом: "Графиня изменившимся лицом бежит пруду"? Кстати, спустя два десятилетия эти строки были остроумно вставлены в один из знаменитых романов о похождениях некоего великого комбинатора, который мечтал о Рио-де-Жанейро и белых штанах.
Раф приподнялся на диване.
Потому и бежал Лев Николаевич, подумал он, что хотел хотя бы напоследок сделать так, как хотелось ему самому, а не так, как хотели окружающие и — особенно — старая калоша Софья Андреевна.
Ах, Софья Андреевна, Софья Андреевна! Злой, эгоистический гений Льва Николаевича, недалекая женщина, посвятившая всю себя служению ложно понимаемой цели.
Окаянная баба, на протяжении десятилетий изводившая Толстого вздорной опекой. Обожала врываться в кабинет в самое неподходящее время. Например, тогда, когда Лев Николаевич в сорок первый раз переписывал концовку "Войны и мира". "Лёвушка, тебе нельзя переутомляться. Сделай перерыв и поешь гречневой кашки. Я убеждена, что тебе это будет полезно. Ты должен беречь себя. У тебя сегодня такое нехорошее лицо…" Тьфу! Поневоле сбежишь!
А от кого бегу я? Проще было бы сказать — от самого себя. Что ж, возможно… Не исключено, что проклятая Софья Андреевна сидит во мне самом.
Раф опять прильнул к бутылке. В голове зашумело. Будто под черепной коробкой, освежая мозги, разгулялся прохладный осенний ветер.
"Меня не радует слава не потому, что я стар. Конечно, кто спорит, всему свое время, и слава припозднилась…
Но не это главное. Главное в том, что слава — краденая. Вот в
Меня не может удовлетворить результат как таковой, без предшествующего процесса творчества. Ведь только процесс и венчающий его результат могут принести ощущение полного удовлетворения. Одно без другого существовать не может. Это все равно, что эякуляция без ебли. Вонзил и сразу кончил. Профанация какая-то…
И что же мне делать? Помирать? Интересно, каким способом? Открыть окно и высунуться так далеко, чтобы встречный поезд оторвал и размозжил голову, в которой зашевелились такие горькие, но такие справедливые мысли?
Нет, такой исход не для меня. Я всегда считал, что факт самоубийства свидетельствует не о противоречиях, возникающих у любого из нас на каждом шагу, а, скорее, говорит о проблемах с психикой.
Еще можно понять несчастного, которому врачи из сволочизма или по неосторожности вывалили на голову весть, что ему осталось жить две недели, понятное дело, что эти недели могут стать для больного не медом, а адом на земле. Поневоле потянешься к намыленной веревке, подыскивая безумными глазами прочный крюк.
Хотя я слышал и о таких, которые имели мужество прожить эти две недели так, словно впереди их ждал не скальпель прозектора, а жизнь, полная приключений и счастливых открытий.
Обо мне же газеты напишут: "Писатель такой-то, находясь в состоянии посталкогольной депрессии, свёл счёты с жизнью, вывалившись из окна железнодорожного экспресса "Москва-Крыжополь" под колеса встречного товарного поезда, следовавшего по маршруту "Крыжополь-Москва" и перевозившего крупную партию щетины".
А между строк будет читаться: туда тебе и дорога, старый перечник. Нашел, где вываливаться, по пути в Крыжополь! Нет, чтобы по пути в Париж или куда-нибудь в Альпы, например, в Монтре или Цвайзиммен. Кстати, в слове "вывалившись" (тут Раф вспомнил Довлатова и его замечание по схожему поводу) явно сквозят нотки злорадства".
Раф разволновался и опять потянулся к бутылке.
Кто я? Современный русский мужчина еврейской национальности? "Современный" отпадает. "Русский", увы, тоже. "Еврейской национальности"? Господи, да какой я еврей! Остается "мужчина".
И этот мужчина еще не совсем утратил интерес к жизни.
И это — главное…
Значит, покоптим еще небо, покоптим… Может, нагадим кому-нибудь. Или — сделаем добро. Да-да, уж лучше все-таки добро. Это так непривычно!
Многие старики, спасаясь от страха, убеждают окружающих и себя, что ждут смерть едва ли не с интересом, почти как очередную серию "мыльной оперы". Находя в этом спасительном самообмане последнюю зацепку за самих себя.