Две Дианы
Шрифт:
Габриэль, пораженный тоном, которым сказаны были эти слова, поднял взгляд на открытое, благородное лицо господина де Сазерака. В нем было столько доброты, столько сердечности!
Но странное дело – господин де Сазерак смотрел на восторженного Габриэля с каким-то затаенным сожалением. Заметив это, Габриэль побледнел, и зловещее предчувствие вновь закралось в его душу. И все-таки он поборол в себе это неожиданное сомнение и, выпрямившись, сказал:
– Теперь идемте. Я готов.
И они двинулись в подземелье.
Впереди
Габриэль, помимо своей воли, припоминал и эти мрачные стены, и коридоры, и лестницы, которые ему довелось уже видеть, и те полузабытые ощущения, которые владели им тогда.
Они подошли к железной двери подземелья, где он некогда увидел того изнуренного, бессловесного узника. Габриэль, не колеблясь, круто остановился.
– Здесь, – выдохнул он.
Но господин де Сазерак грустно покачал головой:
– Нет, еще не здесь.
– Как – не здесь? Вы что, смеетесь надо мной, милостивый государь?
– О, что вы! – с упреком тихо возразил комендант.
Холодный пот выступил у Габриэля на лбу.
– Простите! Но как вас понимать?
– Я должен вам сообщить прискорбную весть. Вчера вечером узника из этой камеры было велено перевести этажом ниже.
– А! Но почему? – растерялся Габриэль.
– Было обусловлено, что узник за любую попытку заговорить, за малейший крик, даже за произнесенное имя препровождается в другое, более низкое подземелье.
– Мне это известно, – еле слышно прошептал Габриэль.
Де Сазерак продолжал:
– Однажды он уже осмелился нарушить приказ, и тогда-то его и препроводили в эту страшную темницу, в которой вам довелось его видеть. Мне говорили, что вас когда-то осведомили о той пытке молчанием, на которую он был осужден.
– Верно, верно, – нетерпеливо воскликнул Габриэль, – но что же дальше?
– А дальше вот что: вчера вечером незадолго до закрытия ворот явилось в Шатле одно влиятельное лицо, имени которого я не назову.
– Это неважно. Дальше… – торопил Габриэль.
– Человек этот, – продолжал комендант, – приказал, чтобы его провели в камеру номер двадцать один. Он обратился к заключенному, тот в ответ не проронил ни слова. Я надеялся, что старец сумеет выдержать испытание; в течение получаса, несмотря на все уловки и ухищрения этой особы, узник хранил молчание!..
Габриэль тяжело вздохнул, однако не прервал мрачного повествования.
– Но после одной фразы, последней фразы, которая была сказана ему на ухо, узник приподнялся на своем ложе, слезы брызнули из его выцветших глаз, и он заговорил… Должен вам сказать: узник заговорил, клянусь вам честью! Я сам его слышал!
– И тогда? – хрипло спросил Габриэль.
– И тогда, – отвечал господин де Сазерак, – я должен был, несмотря на мои же возражения и просьбы, выполнить жестокую обязанность, предписанную мне службой! Я должен
– В подземелье под этим? – вскричал Габриэль. – Скорей туда!.. Принесем ему освобождение!
Комендант грустно покачал головой, но Габриэль не заметил этого. Он уже спускался по скользким, заплесневелым ступеням каменной лестницы, которая вела в смертоносную клоаку мрачного узилища.
Тогда господин де Сазерак жестом отпустил слугу, взял сам факел и, приложив платок ко рту, последовал за Габриэлем.
С каждой ступенькой удушливый воздух становился все тяжелее и тяжелее. В конце лестницы уже нечем было дышать. В этой губительной атмосфере могли выживать только омерзительные гады, попадавшиеся им под ноги. Но Габриэль ни на что не обращал внимания. Дрожащей рукой он взял заржавленный ключ, который ему протянул комендант, и, открыв тяжелую, источенную червями дверь, ринулся в подземелье. При свете факела в углу, на соломенном тюфяке, виднелось распростертое тело.
Габриэль бросился к нему и, приподняв, крикнул:
– Отец!
Господин де Сазерак содрогнулся от этого крика.
Но голова старца безжизненно откинулась, руки повисли, как плети.
XXXI. Граф де Монтгомери
Габриэль, стоя на коленях, поднял голову и осмотрелся вокруг со зловещим спокойствием. Но спокойствие это показалось господину де Сазераку страшнее воплей и рыданий.
Затем, как бы спохватившись, Габриэль приложил руку к сердцу старца. Так он ждал одну или две минуты, потом сдержанно и спокойно произнес:
– Ничего, ничего!.. Сердце уже не бьется, хотя тело еще не остыло…
– Какое могучее сложение! – прошептал комендант. – Он еще мог бы долго жить…
Габриэль наклонился над усопшим, закрыл ему глаза и почтительно поцеловал угасшие веки.
Господин де Сазерак попытался отвлечь его от страшного зрелища.
– Сударь, – сказал он, – если покойный вам дорог…
– Дорог? – перебил его Габриэль. – Да это же мой отец!..
– Если вам угодно воздать ему последний долг, мне разрешено выдать вам его тело.
– Неужели? – с таким же зловещим спокойствием усмехнулся Габриэль. – Значит, налицо полная справедливость и верность данному слову, этого нельзя не признать. Посудите сами, господин комендант, мне поклялись перед богом возвратить моего отца… и возвратили – вот он! Правда, не было и речи, чтоб вернуть его живым… – И он пронзительно захохотал.
– Мужайтесь, – сказал господин де Сазерак. – Проститесь с тем, кого вы оплакиваете.
– А я это и делаю, вы же видите!..
– Да, но все-таки лучше поскорее уйти отсюда. Воздух здесь вреден и опасен для жизни.