Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова)
Шрифт:
– И что?
– И поскольку эта голова меня прямо ошарашила, я ему сказала о ней. Мы вместе переложили ее в сумку-холодильник. Стало жарко, я вам уже говорила, он боялся, что она испортится.
– Прикажете его разыскивать через французскую полицию?
– Избави вас Бог! Я же говорю, у него жена… Вон у вас под рукой телефон. Можете ему позвонить, он как раз на работе.
– Прошу вас, позвоните вы.
Мысленно перекрестившись, я извлекла записную книжку, полистала и набрала номер телефона Гжегожа. Нет худа без добра, хоть голос его услышу. Услышала и печально проговорила в трубку:
– Гжесь, это я. Доехала, все
Гжегож ответил не раздумывая:
– Хорошо, давай его. Ты рассказала только о катастрофе, больше ничего.
Передав полковнику трубку, я облегченно перевела дыхание. Умница Гжесь все понял, а болтливым он никогда не был.
Полковник развел настоящий Версаль. Правда, их разговор я слышала несколько односторонне, по репликам полковника догадываясь о том, что сказал Гжегож, но поняла: он подтвердил – голова существовала, была самой что ни на есть настоящей, хранилась у меня в багажнике, а ногу я действительно сломала и два дня просидела на холодных компрессах со льдом.
Положив трубку, полковник подумал и сказал:
– Знаете что? Я вам верю. Разумеется, вы могли предварительно согласовать показания, но какой смысл? Все это настолько глупо, что наверняка правда. А относительно катастрофы мы, конечно же, все выясним. Пока вы свободны.
Пока… Ничего себе, хорошенькое словечко. У меня реквизировали и сумку-холодильник, и ананас, на что я охотно согласилась и поспешила воспользоваться свободой.
Гжегожу я позвонила из знакомого книжного магазина. Ясное дело, он ждал моего звонка. Услышав его голос, начала без предисловий:
– Наврала я вот о чем. Ни слова о письме, могла ведь его еще не прочитать. Ни словечка о ксендзе в Груйце. Это самое нашла уже подъезжая к Парижу, хотела возвращаться, но тут нога подвернулась, пришлось задержаться с отъездом. Остальное – как все было в самом деле.
– Логично, – поддержал меня Гжегож, – сам бы так поступил. О полиции я сказал правду, ты поняла? Не было смысла впутывать французскую полицию и так далее. А что ты получила вместо головы?
– Свежий ананас. Потрясающий экземпляр!
– Даже остроумно, подходяще. А где…
– Или в Штутгарте, или в Болеславце, думаю, наконец научились отключать мою сирену. Впрочем, уводить машину они не собирались, им было достаточно отключить наружную сигнализацию. Менты в общем мне поверили, интересно, что станут делать. А я съезжу в Груец. Если что придет в голову – позвони…
В Груец я отправилась немедленно.
– Да, чаще всего исповедую именно я, – так ответил на мой вопрос викарий груецкого костела, еще довольно молодой симпатичный мужчина, очень похожий на учителя закона Божьего в нашей начальной школе. – Но ведь фамилий исповедуемых мы не знаем. Хотя, минутку, как вы сказали? Елена Выстраш? Кажется, я слышал эту фамилию… – Викарий задумался, нахмурив брови, затем внимательно поглядел на меня. – А собственно, почему это пани интересует?
Я молча вынула письмо Елены и подала ему. Дождавшись, когда он кончил читать, сказала:
– Так вот, проше пана, извините, проше ксендза, на эту Елену я наткнулась сразу же после столкновения машин на шоссе под Лодзью. Хорошо рассмотрела несчастную, она успела мне сказать два слова,
Ксендз в обморок не падал, восклицаний никаких не издавал, но было видно, очень встревожился. Очень долго молчал, потом не торопясь заговорил:
– Да, я вспомнил, действительно, она у меня исповедывалась. И вот теперь мертва… Вы уверены, что это была именно Елена? Пожалуйста, расскажите поподробнее, как все произошло.
Я как на духу рассказала ксендзу викарию все. Нахмурившись, выслушал он меня, не перебивая, очень огорчился и наконец заявил:
– Разрешите, я подумаю. Боюсь, дело гораздо серьезнее, чем я предполагал. А теперь, понимаете, мне необходимо для себя уяснить, что мне известно об исповеди этой несчастной, а что стало плодом собственных умозаключений. На собственные умозаключения тайна исповеди не распространяется. Вы разрешите пока не возвращать вам ее письмо?
– Разумеется, пожалуйста.
Договорились – я через час вернусь. Этот час я просидела в машине, прогулки мне были еще не по силам. Правда, у меня хватило такта отъехать от костела на почтительное расстояние, чтобы не давить на психику ксендза. Достаточно уже и того, что я вперлась на машине прямо во двор костела, подъехала к самому входу, что было не только неприлично, но и наверняка запрещено, не хватало еще и после беседы с ксендзом торчать у него под носом. Беседовали мы перед входом в костел, потом викарий удалился в ризницу, проявив деликатность и не сделав замечания насчет машины, но ведь выходя мог на нее наткнуться, увидеть, как я торчу в ней, не сводя взгляда с костельных врат, и счесть это психическим воздействием. Нажим на психику в любом человеке вызывает протест, а ксендз тоже человек.
Этой своей идиотской тактичности я себе потом простить не могла…
Вторично подъехав к костелу, я была поражена столпотворением у его входа. Стояла машина «скорой помощи» и две полицейские, двор оцепила полиция, меня тоже не пустили. Из костела выбежали два санитара с носилками, на которых, прикрытый простыней, кто-то лежал. Вокруг меня голосили бабы, из их воплей я разобрала лишь «антихрист» и «святой человек».
Опустив в машине стекло, я громко вопросила, что случилось. Отвечать мне кинулись сразу все.
– Пани, нашего ксендза викария убили, преступники, антихристы окаянные, нет на них грома небесного, не так давно святые мощи из костела украли, совсем страх Божий люди потеряли, теперь вот прямо в костеле нашего викария убили, да не в костеле, а в ризнице, ну все равно в костеле, всю голову бедняге разнесли топором, да не топором, застрелили сердечного, такой золотой человек был, поискать, теперь костел осквернили, весь кровью забрызган, такой рекой и текла до самого алтаря, наверняка хотели ограбить дом Божий, а наш викарий не побоялся богохульников, грудью на защиту бросился…