Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова)
Шрифт:
Уже больше не слушая баб, я сидела как громом пораженная. Ужасная мысль пронзила сердце: ведь это я убила викария!
Дура безмозглая, разговаривала с ним на виду у всех, на паперти, он из вежливости вышел ко мне, чтобы не заставлять женщину с больной ногой подниматься! И я, ослица, не скрываясь дала ему письмо Елены! Все получилось случайно. Подъехав, я спросила костельного сторожа, есть ли сейчас в костеле кто-нибудь из здешних ксендзов, и сторож пошел узнать. Оказался тот самый викарий, у которого исповедывалась Елена. Кто же мог знать… Смилуйся надо мной, Господи!
Бабы вокруг по-прежнему голосили.
Затаившись, я тихо сидела до тех пор, пока не уехала полиция, пока народ не стал расходиться из костела после мессы. И только когда никого не осталось, опять решилась заехать во двор костела. У входа беседовали два ксендза, похоже, один из них пробощ. Вышла из машины и, отчаянно хромая, дрожа всем телом от волнения, потащилась к ним.
– Простите, ведь вы ксендз пробощ? – обратилась я к старшему из священнослужителей. – Теперь я уже совсем не знаю, что делать. Боюсь, это из-за меня стреляли в ксендза викария, и умоляю вас, ради всего святого, поговорите со мной!
Естественно, эти слова я произнесла чуть слышно, какие-то старушонки все-таки крутились поблизости и наверняка линчевали бы меня, услышь, что их обожаемого викария убили из-за меня, но пробощ не был глухим, услышал, кивнул и, вежливо взяв меня под руку, произнес:
– Пошли, дочь моя, давайте…
Я не дала ему закончить, громко вскрикнув, ибо проклятая нога угодила на неровность между плитками двора. Хорошо еще, что вместо обычного проклятия «О, к…!», я успела выкрикнуть одно «О!».
– Что с вами, дочь моя? – встревожился ксендз.
– Ничего особенного, отец мой, просто ногу сломала, но ходить могу, если недалеко…
Недалеко оказалось какое-то хозяйственное помещение. Меня усадили в кресло, наверняка епископское, но за древностью уже вышедшее в отставку. Сам ксендз занял место в столь же древней исповедальнице без верхних стенок и поинтересовался, о чем я желала с ним побеседовать. Набравши в грудь побольше воздуха, я в третий раз за день рассказала свою историю. Слушатель оказался внимательный и терпеливый. Когда закончила, только и произнес с легким укором:
– Действительно, все обернулось не наилучшим образом.
Помолчав, ксендз спросил:
– А где же письмо этой… Елены, вечная ей память?
– Письмо я оставила ксендзу викарию, он сам попросил. Ради Господа, скажите же, что произошло с викарием, не то меня совесть насмерть замучает!
Пробощ
– Все произошло в ризнице, там кто-то спрятался, ведь двери не запираются, и выстрелил в викария. Стрелял из пистолета с глушителем, не удивляйтесь, мы, слуги Божии, тоже смотрим телевизор. Он не убит, но рана тяжелая. Доктор Петркевич – великолепный хирург, мы все будем молиться, уповаем на Господа, надеемся, что с его помощью доктору удастся спасти нашего викария. К счастью, в момент покушения в ризницу вошла одна из наших прихожанок, преступник не сумел выстрелить второй раз и сбежал. К сожалению, прихожанка, женщина преклонного возраста, ничего не поняла и никого не заметила, хорошо, хоть шум подняла. Мы сбежались, вызвали «скорую», приехала полиция… Господи, воля твоя!
Я испустила такой вздох облегчения, что свободно могла надуть паруса знаменитого учебного парусника «Дар Поморья».
– Слава тебе Господи! Увы, колени преклонить не могу. Не дай Бог… до конца дней своих не простила бы себе! Конечно, я не нарочно, обратиться к ксендзу викарию меня заставило письмо несчастной Елены. Я коротко перескажу вам его содержание. А кроме того, возить по разным странам человеческую голову в багажнике своей машины, это, скажу я вам, так просто не забывается. Наверняка все это связано с каким-то преступлением и в то же время относится ко мне, но вот каким боком – не пойму, а хотелось бы понять. Да, в полицию я обратилась, они не очень-то мне поверили и что предпримут – не имею понятия. Ксендз викарий был единственной моей надеждой, я кинулась к нему, и вот результат…
– А вы не предполагаете, что за вами следили?
– Понятия не имею. Не исключено, Елена перед смертью могла наговорить преступникам много лишнего, возможно, несчастную пытали. Господи, я уже не знаю, что и думать! А не мог преступник забрать ее письмо у викария? Может, из-за него и стрелял.
– Боюсь, дочь моя, стрелял он не из-за письма, а из-за сведений, которыми располагал ксендз викарий. Ведь такие люди не верят ни в честность человеческую, ни в тайну исповеди.
Ксендз явно на что-то намекал, явно давал что-то понять. Я поднапряглась и осторожно поинтересовалась:
– Ксендзы ведь тоже исповедуются. У кого исповедовался ксендз викарий?
– Сколь несправедливо повсеместно распространенное мнение об умственной неполноценности женщин, – вздохнул ксендз. – У меня, дочь моя, у меня.
– Выходит, вы все знаете, святой отец?
– Всего наверняка не знаю. И ничего не скажу. Подожду, пока викарий не придет в сознание. Надеюсь, меня никто не попытается застрелить?
– Дай-то Господи, аминь. Как лучше поступить: приезжать сюда каждый день или можно связаться с вами по телефону?
– Достаточно телефона. Изобретения человеческие тоже свершаются по воле Господа. Вот номер моего телефона, а пани даст мне свой на всякий случай.
Я уже вставала со своего епископского кресла, когда в голову пришла светлая мысль: Груец не Лондон, здесь люди знают друг друга.
– Раз покойная Елена Выстраш назначила в письме мне встречу в костеле, значит, она тут бывала. Возможно, и вы ее знали. Возможно, у нее родня в Груйце или знакомые есть. Правда, глупо выйти на рыночную площадь и заорать во все горло: «Эй, знает кто-нибудь Елену Выстраш?» Может, какой другой способ найдется?