Две повести. Терунешь. Аска Мариам
Шрифт:
Тогда Терунешь выбгала ко мн, тревожно хватала меня за руку и говорила: — «пойдемъ». Она увлекала меня въ хижину, зажигала лампу, доставала ящикъ съ деньгами и считала звонкiе и свтлые талеры, раскладывая ихъ кучками по двадцать штукъ на стол.
— Три тысячи, — говорила она мн, восхищенно хлопая въ ладоши: — три тысячи двсти двадцать два, и еще есть соли… — А! Хорошо!.. Не грусти — мы скоро удемъ отсюда, и теб будетъ хорошо.
Я пожималъ ей руку, но мое сердце молчало, и я искалъ и не находилъ ни слова сочувствiя, ни тни любви къ моей маленькой Терунешь. Любовь, такъ быстро захватившая меня, такъ же быстро и сгорла,
— Сколько нужно талеровъ, чтобы дохать до Петербурга? Три тысячи мало?.. Ну, а пять тысячъ?.. Я думаю, что пяти тысячъ достаточно — это вдь очень много!!. Мы подемъ на своихъ мулахъ. Мой отецъ дастъ намъ своихъ до Харара, и его солдаты проводятъ насъ… А какъ ты обрадуется, когда снова увидишь море, высокiе дома и своихъ москововъ… И я тогда буду счастлива, еще счастливй, чмъ теперь… Я бы и теперь была счастлива, но я вижу, что ты все недоволенъ, — вотъ и я тоскую.
Бдная, бдная Терунешь! Какъ могъ я ей сказать въ эти минуты, что я не покупаю новыхъ товаровъ потому, что деньги скоплены, и я жду только случая, чтобы ухать въ Россiю, одному, безъ маленькой Терунешь, ухать къ Ан…
И я хмурился и молчалъ, и зналъ, что настанетъ, и скоро, тотъ день, когда я прощусь съ нею и убью ее на вки, оставлю здсь съ разбитымъ сердцемъ, съ навсегда загубленною жизнью.
И, — стыдно сознаться, — я искалъ случая, чтобы придраться къ ней, искалъ въ ней недостатковъ, но чмъ боле я бранилъ и сердился на нее, тмъ ласкове становилась она и больше любила….
Это приводило меня въ отчаянiе, и я все откладывалъ роковую развязку…
VIII
Я помню, какъ сейчасъ, этотъ день. Лто прошло. Ливни прекратились. Стояла роскошная тропическая осень. Травы были въ ростъ человка, чудные цвты цвли и благоухали между ними. Терунешь приносила мн цлые букеты и гирляндами украшала мою хижину. Въ ея глазахъ свтился какой-то особенный огонекъ, и мн нечего было долго догадываться: она была матерью… Матерью моего ребенка!
Отъ одной этой мысли меня бросало въ жаръ. А Терунешь не понимала моего душевнаго состоянiя и ласкалась ко мн попрежнему, будто гордясь своимъ положенiемъ.
Однажды, ко мн въ лавку зашелъ старикъ поваръ Захарычъ изъ посольскаго двора.
Поворчавъ и пославъ тысячу проклятiй Абиссинiи и абиссинцамъ, назвавъ себя старымъ дуракомъ за то, что похалъ въ такую даль, онъ подалъ мн свою заскорузлую руку, потомъ потянулся и вытащилъ изъ-за пазухи конвертъ. Это было письмо ко мн отъ моей Ани.
Она писала на-авось. Все письмо было проникнуто любовью ко мн. Она ни на минуту не переставала думать обо мн, любить меня. «Прiзжай скоре, — писала она въ заключенiе — Ты пошлешь мн телеграмму о дн твоего прiзда, и я встрчу тебя на борту парохода. Прiзжай, мой ненаглядный!.»
Я плясалъ и прыгалъ по хижин къ великому удивленiю Захарыча и смху Лифабечу и двухъ-трехъ покупателей, находившихся въ магазин.
— Что ты, съ ума спятилъ? — сурово остановилъ меня Захарычъ.
— Домой, Захарычъ; ты пойми, я ду домой… Когда?. Сегодня, завтра, какъ можно скоре.
— Отъ кого письмо-то? — попрежнему сурово буркнулъ Захарычъ.
— Отъ жены.
— Отъ жены…. А эта какъ же?.. Не хорошо, — и Захарычъ кивнулъ головой на входившую въ это время Терунешь.
Кровь
Терунешь ходила, какъ виноватая, тихо и робко смотря мн въ глаза и не зная, какъ угодить. Захарычъ ушелъ, я возился въ лавк: мн не хотлось остаться съ глазу на глазъ съ моей второю женой. Но идти было нужно. Она сидла въ углу комнаты на ящик, накрытомъ цыновкой, охвативъ руками колни и поникнувъ головой. Она давно такъ сидла. Я вошелъ и, не обращая на нее вниманiя, сталъ возиться въ углу.
— Гета! — тихо окликнула она меня.
— Мынну? [13] — сурово отозвался я.
Note13
Мынну — что такое?
— Гета, ты сердитъ на что-то? Маленькая Терунешь прогнвила тебя? Прости меня, Гета.
— Я не сердитъ на Терунешь, — сурово сказалъ я, не глядя на нее.
— Нтъ… Ты обманываешь меня. Ты получилъ бумагу изъ Московiи, и ты ей обрадовался.
— Теб какое дло?
— Я жена твоя, Гета. Я твоя рабыня…
Я люблю тебя, Гета.
— Нтъ! — воскликнулъ я и внезапно почувствовалъ, какъ страшный приступъ гнва охватилъ меня: — нтъ! Ты не жена мн. Кто насъ внчалъ? Скажи…. У меня есть другая жена! Тамъ, на Руси… а ты… Тебя я не люблю и не хочу… и мн не надо тебя!.. Мынну!? Ты меня любишь! Да я-то! Пойми: я тебя не люблю…
Она сидла, подавленная горемъ, и по мр моихъ словъ все ниже и ниже склонялась. Я замолчалъ, и вдругъ она встала, кинулась на колни, и, простирая ко мн руки поползла ко мн.
— Гета, возьми меня съ собою къ московамъ. Я никому не скажу, что я твоя жена. Я буду твоей рабыней, рабыней твоей… твоей жены!.. — И она зарыдала…
— Нтъ, Терунешь, — холодно сказалъ я. — Этого никогда не будетъ. Ты вернешься къ своему отцу завтра. Я подарю теб сто талеровъ, и ты забудешь меня.
— Я забуду тебя!.. Нтъ, Гета… Я умру… И сто талеровъ мн не нужно. Я не за деньги тебя любила…
Она замолчала, будто что-то соображала, вдругъ вскочила, какъ изступленная, и дико закричала, поднимая руки кверху.
— А! Гета?.. Нтъ… Этого не будетъ… У насъ есть Менеликъ, царь-царей! Онъ насъ разсудитъ… Я твоя! У меня будетъ твой ребенокъ! — Я была теб врной женой… Ты не бросишь меня… Нтъ… Нтъ… Я … пойду … я скажу … я … я попрошу…
Она забилась на полу въ нервной истерик.
Я холодно пожалъ плечами и вышелъ на улицу. Что могъ я сдлать!? Я не любилъ ее больше, меня звала моя Аня….