Две столицы
Шрифт:
Приехав после бала домой, Пётр Христианович переоделся. Весь вымок в этой давке и толчее. Так в золотой черкеске и спустился в людскую, где собравшись кружком, жарко спорили о чём-то кабардинцы. Был среди них и Марат Карамурзин.
— Марат, завтра в двенадцать часов император Александр Павлович примет тебя и других послов, что со мною с Кавказа приехали.
— Хорошо. Нам пора домой. Скоро зима. Тут будет холодно, — легко вскочил из сидячего положения Пщышхуэ. Тоже так надо научиться.
— Точно. Посмотрим, как ускорить ваш отъезд, и про дорогу подумаем. Купим на рынке вам тулупы. А то
— Согласен.
— Марат, у меня к тебе необычная просьба есть, — начал, помявшись, Пётр Христианович.
— Слушаю тебя, князь.
Брехт рассказал о своей задумке. Кавказский князь, долго стоял молча, никак не выражая своего мнения. Потом посмотрел на своих притихших воинов. Вздохнул.
— Мне это не нравится. Так себя мужчины не ведут, — Марат почесал кончик носа. — Но я тебя понимаю. Эти твои враги не мужчины. Это подлые твари. Почему ты не хочешь, Пётр, просто их убить?
— Мне нужно, чтобы они сказали эти слова и чтобы после этого их не смогла допросить полиция, — повторил Брехт.
— Нет, это я понял, не понял почему. Они должны сказать ложь?
— Нет, они скажут правду, но они не подтвердят её на допросе и вся затея рухнет. И это очень плохо отразится на мне и на жизни десятков тысяч людей. В том числе и черкесов с кабардинцами.
— Эх. Плохо. Почему нельзя всё сделать честно!?
— Нельзя, — Брехт уже думал, где взять других исполнителей для своего плана, про Тихона подумал, но отбросил эту мысль. За убийство дворянина, да ещё при таких обстоятельствах, конюха крепостного точно закатают в Сибирь. И тут даже Брехт не поможет.
— Хорошо, Пётр, мы сделаем это. Надеюсь, ты прав, и мы не замараем своей чести… и ты тоже.
— Спасибо, Марат. Ты даже не представляешь, как это важно для страны. И для вас.
— Я сказал, мы сделаем. А теперь иди к себе, я буду говорить с аскерчи. Не просто это будет объяснить им.
Событие двадцать шестое
Лучшее в жизни мы приобрели благодаря терпению.
Умар ибн аль-Хаттаб
Разумный властитель всегда терпелив,
И гнева умеет сдержать он прилив.
Саади
Надо же, тут, оказывается, вам не там. За князем фон Витгенштейном приехал на роскошной карете его секундант граф Шереметев.
— Пётр Христианович, может, вы всё же помиритесь? — законючил он почти сразу как тронулись.
— Как звать этого поляка? — поправляя доломан, задравшийся при посадке в этот гроб на колёсах, спросил Пётр Христианович у бывшего сенатора, а ныне заслуженного пенсионера.
Карета была эдаким Роллс-Ройсом начала девятнадцатого века: позолоченная, вся в резьбе снаружи, и в бархатекрасном и парче внутри. Дорогой гроб.
— Кшиштоф Павел Волк-Ланевский, — буркнул
— Николай Петрович, обрадовать вас хочу. Я не успел вам вчера сказать: император одобрил пребывание Прасковьи Ивановны вместе со своей сестрой в деревне у меня. А Елене Прекрасная даже обрадовалась. Это и понятно, с товарищем по несчастью переживать это несчастье проще.
— Премного благодарен, Пётр Христианович, я и не сомневался в вас. А вот теперь тяжело на сердце, не нравится мне эта дуэль, а ну как…
— Николай Петрович, а вы с обер-полицмейстером договорились?
— Ни за что не хотел Павел Никитич в этом участие принимать. При его-то должности. Еле уговорил его. Он вообще арестовать вас с поляком этим хотел. Очень ругался.
— Поверьте, дорогой Николай Петрович, он после дуэли будет вынужден поменять свое мнение. Ещё и рад будет, что лично при ней присутствовал.
— Да ладно вам, Пётр Христианович, что такое должно произойти, что бы этот безупречный служака обрадовался дуэли? Да ещё с вашим участием, при том, что вы сейчас императору нашему как воздух нужны. Да и мне, если честно.
— Всё будет в порядке. Может вас даже наградят, — и про себя добавил: «Посмертно».
— Наградят, за дуэль. Нет, уж, Пётр Христианович, боюсь, что ничто в сём прискорбном поединке Александра Павловича подвигнуть на награждение его участников не сможет. Скорее поверю, что в Сибирь всех отправит, когда узнает. Так это ещё при благоприятном исходе, — замахал руками граф Шереметев.
— Подождём.
— Пётр Христианович, а почему за нами скачет целый полуэскадрон ваших абреков? — обернулся вдруг бывший сенатор.
— Любопытно им, как мы дуэли устраиваем.
— Ох, не нравится мне этот эскорт.
— Мне весь этот водевиль не нравится, но доиграть его нужно до конца, уж поверьте мне пока на слово. А куда мы едем, Николай Петрович?
— В Сокольники. Там на Москве обычно дуэли устраивают горячие головы.
Пустырь. Чахлые вербы с пожелтевшей листвой, да и, стоящие одинокими свечками, берёзы тоже снизу желтеть начинают. И как костёр среди них, несколько выросших рядом, уже покрасневших, осин. Красиво. К ним и подъехали, точнее почти. Тяжёлая карета завязла в колее, и пришлось выходить и последние метров тридцать преодолевать пешком. Дождей не было давно и практически сухо. Пожухлая трава цеплялась за сапоги, как бы предупреждая, ну не ходите вы туда. Люди, давайте жить дружно.
Поляки уже были под деревьями. Они приехали на лошадях и сейчас ходили вокруг, оглаживая заволновавшихся животных. Да и сами храбрые польские парни явно икать начали. В последний момент тридцать черкесов во главе к Пщэшхуэ Маратом Карамурзином вырвались вперёд, и сейчас, горяча коней, скакали вокруг поляков, прямо, как в фильмах про индейцев, почти идеальный круг выстроив. Тут у любого смельчака нервы сдадут. Так и договаривались. Умение — умением, но вывести соперника до боя из себя — может оказаться той соломинкой, что хребет верблюду переломит.