Две столицы

Равич Николай Александрович

Он обернулся, посмотрел жене в глаза:

— Обещаю, что книгу, которую я пишу, я завещаю опубликовать после моей смерти, дабы не сделать несчастной тебя и наших детей.

Аннет покачала головой:

— Нет, Александр, я чувствую, что умру раньше тебя…

Лицо Радищева помрачнело.

— Никогда не смей говорить при мне таких вещей…

Он стал целовать её глаза, потом увёл в спальню и долго гладил по голове, как ребёнка, пока она не уснула.

Но она оказалась права. Вскоре после рождения дочери — Екатерины — Анна Васильевна скончалась, оставив его вдовцом с четырьмя детьми.

Никто из врачей толком не мог определить причину её смерти. Потрясённый Радищев написал эпитафию на её могилу, в которой излил всю свою горечь и скорбь:

О,

если только то не ложно, Что мы по смерти будем жить. Коль будем жить, то чувствовать нам должно. Коль будем чувствовать, нельзя и не любить. Надеждой сей себя питая И дни в тоске препровождая… Я смерти жду, как брачна дня. Умру и горести забуду: В объятиях твоих я паки счастлив буду. Но если ж то мечта, что сердцу льстит; маня И ненавистный рок отнял тебя навеки — Тогда отрады нет, да льются слёзны реки. Тронись, любезная, стенаниями друга! Сё предстоит тебе в объятьях твоих чад. Не можешь коль прейти свирепых смерти врат, Явись хотя в мечте, утеши тем супруга…

Но власти не разрешили высечь эти стихи на памятнике, считая, что в них явно выражается сомнение в существовании царства небесного.

Легче было говорить о Густаве Третьем, что он дурак, а «Швеция — потентат малый», чем отбиться от шведов, которые проявили великую прыть и напористость.

Шведский флот появлялся то под Ревелем, то под Кронштадтом. По всей границе шли мелкие стычки. Генерал-полковник Иван Иванович Михельсон, весьма прославившийся среди дворян своими действиями против Пугачёва, оказался куда менее способным, когда пришлось воевать со шведами. Он было перешёл границу, занял Христину, что в пяти верстах от неё, пошёл дальше, после боя со шведами у Сан-Михеля отступил, потом опять занял Сан-Михель и остановился. Адмирал Грейг напал на шведский флот, захватил флагманский корабль «Густав» и шведского адмирала графа Вахтмейстера, но шведы увели наш корабль «Владислав» и ушли к Свеаборгу.

Екатерина через многочисленных агентов была в курсе всех военных намерений Густава Третьего, но планы его так часто менялись, а сам король был настолько стремителен в своих действиях, что трудно было предусмотреть нужные мероприятия.

Приходили сведения о том, что шведы собираются высадить десант, чтобы занять Красную горку, сжечь Кронштадт и идти на Санкт-Петербург.

Спешно сажали гвардию на подводы и гнали к Красной горке. Вместо этого оказывалось, что морской бой идёт под Ревелем, и шведы, высадив десант, уничтожили русские береговые батареи. В Ревель летели адъютанты с повелениями; кавалерийские части, загоняя лошадей, неслись на подмогу гарнизону.

Барон Спренгпортен, финский патриот, веривший, что независимость Финляндии может обеспечить только Россия, с специально сформированным корпусом в составе Белозёрского полка и нескольких запасных батальонов находился в Олонецкой губернии, чтобы вторгнуться в Финляндию, однако дело это не двигалось. Спренгпортен поддерживал многочисленные связи с финнами, уговаривал их отложиться от шведского короля, но сам пока оставался на русской территории. Было объявлено, что каждый шведский солдат, который перейдёт на русскую сторону, получит пятнадцать рублей и полное содержание, но таких было мало.

Генерал-аншеф граф Валентин Платонович Мусин-Пушкин, назначенный главным начальником всех войск против Швеции, был знаменитым царедворцем и хлебосолом, но плохим и нерешительным главнокомандующим. К тому же и войск у него было очень мало — около пятнадцати тысяч пехоты и трёх тысяч конницы.

Императрица волновалась, от «альтерации» у неё появились красные пятна

на лице. Но железная воля, умение сдерживать проявление своих чувств и исключительная работоспособность помогли ей и в этом случае. Она иронизировала над шведским королём, писала письма в Европу, доказывая, что не было никакого повода для нападения шведов на Россию, непосредственно руководила работой русских послов за границей, не давая великому канцлеру покоя ни днём ни ночью, и сама взялась за мобилизацию всех ресурсов страны. Она очень хорошо понимала, что Россия одинока и наступило самое критическое время её царствования. Австрийцы были плохими союзниками — турки их не боялись и били как хотели. К тому же австрийский император был болен и со дня на день ждали его кончины. Англия снабжала деньгами и шведов, и турок. Дошло до того, что английский посол в Дании Эллиот грозил датчанам войною, если те попытаются помочь русским против шведов. Пруссия не только мобилизовала войска и требовала вывода русских частей из Польши, но и готовилась вторгнуться в союзную с Россией Данию. А между тем у Екатерины не было больше ни денег, ни войск.

— Кажется, я старею, — сказала она светлейшему, прискакавшему в Петербург после получения её тревожного письма.

Светлейший, похудевший и изменившийся за последнюю кампанию, посмотрел мимо неё в угол, подумал, потом сказал:

— Не в этом суть, матушка. Государство стало непомерно великим — прежних войск, конечно, не хватает при таких границах. Ну и денег тоже. К тому же строятся новые города, флоты, войны идут беспрерывные…

Екатерина вздохнула:

— По правде говоря, Великий Пётр близко устроил столицу к границе.

Светлейший поднял брови.

— Потому и устроил, что в себе был уверен. Я, матушка, одно скажу: надо брать рекрутов не одного с пятисот крестьян, а пять. Ну и дворян просить дать людей в армию из дворовых. Хотя на последних надежды мало — из лакеев солдат не бывает.

Екатерина с сомнением покачала головой:

— При столь великой мобилизации крестьян не было бы второй Пугачёвщины…

Потёмкин усмехнулся:

— Не будет. Русский народ родину свою любит. При Петре Великом тяжело было, а попробовали шведы вторгнуться в страну — все как один встали, и нет в памяти народа более любимого царя. И более того скажу: ныне надо всех иноземцев из армии и флота гнать в шею — заменять русскими. Я уже отослал принца Нассау к вашему величеству — пускай повоюет со шведами, не нужен мне и Поль Жонес — обойдусь Ушаковым: от его имени одного турки в замешательство приходят. И вам советую, матушка, плюньте на Грейга, дайте полную мочь Чичагову — не то будет!

Екатерина подошла к столу, записала что-то себе на память, потом посмотрела на карту.

— Ну, а ежели Пруссия выступит против нас?

Потёмкин помрачнел, стал грызть ногти.

— Тогда остаётся одно. Мне держаться против турок оборонительно. Румянцеву-Задунайскому с его войсками вторгнуться в Пруссию через Польшу. Ну, а Суворова послать в Финляндию против шведов. Кстати, матушка, скучает старик — дайте ему самостоятельное дело… Только не у меня…

На другой день светлейший уехал с наказом немедленно, не откладывая более ни одного дня, брать Очаков, так как только этим можно было воздействовать на колеблющуюся Европу и поднять дух внутри страны.

Екатерина два дня просидела над расписанием войск, чтобы хоть что-нибудь послать дополнительно против шведов, — удалось отправить один Тобольский пехотный полк и четыре карабинерских.

Начался новый набор рекрутов из расчёта со ста человек по одному. Выпущены были манифесты к народу, к дворянам и к финнам, чтобы не слушались шведов — бросали оружие.

К удивлению императрицы, народ гораздо лучше понял опасность, грозящую родине, чем дворяне и купечество. Набор в армию шёл как никогда. Из дворян только крупные вельможи вроде Шереметева и Юсупова охотно давали людей в армию, остальные жались и пытались подсунуть хромых или убогих. И что уже было совсем непонятно, на призыв помочь строительству флота, «каковой только один может защищать границы наши от коварного неприятеля», первыми отозвались костромские плотники-крестьяне. Сто восемьдесят человек с пилами за спиной и топорами за поясом и краюхами хлеба, торчавшими из-за пазухи, толпой явились в Санкт-Петербург. Императрица растерялась и послала Храповицкого к графу Брюсу, переведённому из Москвы в Петербург на должность главнокомандующего, объявить, чтобы он имел о них особое попечение. Кабинет-секретарь из любопытства потолкался среди бородачей, сидевших на площади перед дворцом, пытаясь выяснить причину их добровольного прихода в столицу.