Две тысячи лет вместе. Еврейское отношение к христианству
Шрифт:
Вместе с тем, иудаизм категорически настаивает на том, что любовь к человечеству должна быть не однородной, но градуированной, иерархичной. Иудаизм предписывает любить ближних больше, чем дальних. Следует любить свою семью больше, чем других людей вокруг, а свой народ — больше, чем другие народы. Да, надо стараться помогать всем, но в первую очередь — тем, кто ближе.
Подобный подход — это отнюдь не прагматическое правило, но моральный императив. Например, человек, который любит свою жену ровно в той же степени, как и всех других женщин, поступает недостойно. Тот, кто любит своих детей не в большей степени, чем всех детей вокруг, вряд ли может считаться образцом. Любовь к своей семье должна быть больше, чем любовь к другим мужчинам, женщинам или детям. И точно так же весьма далека от моральной позиция, которая предлагает относиться
Иудаизм учит человека строить свою любовь к окружающему миру иерархически: начиная от любви к себе и своей семье, постепенно расширять свою любовь до уровня своей общины, своего народа, всего человечества, всех живых существ, всего мироздания.
При этом иудаизм делает четкое различие между обязательным уровнем, требуемым от всех, и уровнем идеала для праведников. Обязательным уровнем любви к ближнему — т. е. еврейской библейской обязанностью — является любовь к каждому еврею, к еврейскому народу. Идеалом же для праведника является расширение рамок любви на весь мир (с сохранением иерархии!) [46] .
46
Например, рае Авраам — Ицхак Кук, один из самых великих раввинов начала XX века и создатель философии религиозного сионизма, пишет об этом так: «Я люблю все мироздание. Я физически не могу не любить всех людей, все народы, не могу не желать в самой глубине своего сердца блага всему и исправления всего. При этом моя любовь к народу Израиля более сильна, более глубока, более горяча; и любовь ко всему мирозданию распространяется из нее».
Одна из причин ограничения «обязательного уровня любви» рамками своего народа состоит в том, что обратной стороной любви является вмешательство — ведь когда я люблю кого-то, я стремлюсь повлиять на него и изменить его. Когда же человек, прежде всего, прикладывает усилия к улучшению своего собственного дома, это имеет гораздо больше шансов на успех, чем попытки влезать в дом соседа с предложениями об усовершенствовании его быта. В своем доме я, по крайней мере, знаю свои потребности и понимаю ограничения, и остается лишь вопрос, насколько я смогу добиться того, чтобы обстановка в доме соответствовала этим потребностям. Но если я, исходя из принципа равной любви ко всем, буду стремиться переустраивать по своим, даже самым лучшим вкусам, не свой дом, а дом соседа — то, боюсь, это не приведет к добру. Народы отличаются один от другого, прежде всего, не языком или местом проживания, а — и это главное! — своими вкусами и потребностями, т. е. своей ментальностью, тем, что называют национальной душой.
Общность ментальности означает, что в целом у большинства представителей данного народа совпадает представление о том, что является жизненными идеалами; разные же движения и партии внутри одного народа различаются тем, что они предлагают разную стратегию для достижения этих идеалов. Но что касается разных народов — идеалы правильной жизни могут быть у них абсолютно разными, и поэтому основанная на «равной любви ко всем» попытка навязать другому народу свои концепции может привести к чрезвычайно отрицательным результатам.
Иудаизм обязывает евреев любить, прежде всего, свой народ, причем любовь эта должна быть деятельной. Мы обязаны строить и укреплять собственный национальный дом — другие же народы, если хотят, смогут учиться на нашем примере и сами улучшать свои национальные дома, но мы не должны лезть в их дела и начинать «помогать» им в их «домашних» делах. И этот уровень — любовь к собственному народу — является не только реально достижимым, но и конструктивным, он позволяет строить морально более продвинутое общество. Попытка же на равном уровне любить все человечество приводит — и при этом лучших людей, желающих человечеству счастья! — к неизбежным попыткам навязать соседу свое понимание жизни. Поэтому оборотной стороной декларированной христианской «равной любви ко всему человечеству» неизбежно являлось, в течение веков, агрессивное миссионерство с разной степенью насилия, начиная от принуждения евреев слушать христианские проповеди и кончая инквизицией, изгнанием всех некрестившихся и даже крещением под угрозой смерти. Это агрессивное миссионерство являлось постоянным историческим спутником
Что же касается непосредственно христианского призыва «любить врагов» — то, с точки зрения иудаизма, здесь все определяется иерархией и степенью этой любви. Категорическим моральным требованием иудаизма является обязанность человека активными действиями защищать гонимых и обижаемых; Тора (Левит 19:16) формулирует эту заповедь так: «Не стой над кровью брата твоего», — т. е. не будь безучастен, когда проливается кровь ближнего. Защита преследуемых необходима не только ради самих этих преследуемых, но также и потому, что без такой защиты мир будет деструктивен, придет в состояние хаоса, и добро будет уничтожено. Тем самым, согласно мнению иудаизма, защита преследуемых имеет не только сиюминутную прагматическую, но и глобальную религиозную ценность. Эта обязанность защищать преследуемых касается и себя самого: в случае, когда враг нападает на меня, я обязан защищаться, в том числе физически.
Поэтому в вопросе о любви к врагам, мы можем сформулировать еврейский подход так: если человек активно противостоит врагу, но при этом у него хватает душевных сил, чтобы, продолжая воевать, любить высшую духовную составляющую его врага — то это не только допустимо, но и является идеалом для праведных людей. (Как уже отмечалось выше, это ни в коем случае не является требованием ко всем обычным людям, от которых требуется только «не ненавидеть врага».) Но если иерархия любви нарушена, и человек любит своего врага больше, чем он любит себя самого; если человек любит врагов своего народа больше, чем он любит собственно свой народ (или даже любит их равно) — то это мазохизм, осуждаемый иудаизмом.
Здесь надо отметить также, что само понятие «любовь», по своей сути, есть страстная жажда единства. И единство со всем миром является, конечно, чрезвычайно привлекательным. Бели оно осуществляется иерархически, то оно жизненно и приводит к добру, но тот, кто ощущает свое единство с врагами больше (или даже на том же уровне), чем свое единство с ближними — такой человек деструктивен.
На самом деле, в реальном христианстве любовь к врагам декларировалась лишь «теоретически», но никогда не была элементом практической христианской морали. За всю историю ни один христианский духовный лидер в случае нападения врага, огнем и мечом уничтожающего его страну, не предлагал своей стране и своему народу сдаться и не воевать, исходя из того, что врагов нужно любить, и поэтому нельзя их убивать. Иными словами, христианство предлагало человеку осуществить любовь не более чем к «бытовым врагам», к врагам в смысле рутинных ссор с окружающими — а вовсе не к настоящим врагам, несущим народу смерть и уничтожение.
Таким образом, и в самом христианстве призыв «любить врагов» является скорее возвышенным лозунгом, чем реальным призывом. И главный недостаток этого лозунга, с точки зрения иудаизма, заключается в том, что этот лозунг совершенно неправильно ориентирует общественную мораль. Он ориентирует людей, причем наиболее тонко чувствующих из них, не на заботу о своих, а на деструктивный мазохизм «единения с врагом». Такой призыв не только не ведет к добру — но, напротив, ведет мир к власти безнаказанного зла.
И здесь мы уже фактически перешли к обсуждению следующего важного принципа христианства, а именно — принципа «непротивления злу насилием».
6.2. Принцип «непротивления злу насилием»
Одним из известнейших принципов христианской этики является непротивление злу насилием. Иисус формулирует его следующим образом:
«Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, подставь ему и другую…» (Матфей 5:39).
Всякий духовно продвинутый человек ощущает, конечно, что принцип «подставь ему и другую щеку» содержит некоторую искру истины. Принцип непротивления злу насилием звучит особенно притягательно для людей высокоморальных, зачастую склонных к самоедству, к признанию своих грехов еще до того, как их обвинят. Но попытка перевести этот призыв в плоскость действия, в плоскость заповеди — немедленно вызывает острые сомнения в его истинной моральной ценности.