"Две жизни" (ч. I, т.1-2)
Шрифт:
— Вот как! Капитан Т.
– ваш брат? — сказала Хава. — Тогда вам будет очень интересно прочесть и его последнюю книгу; в ней есть даже портрет капитана Т.
С этими словами она быстро открыла шкаф у правой стены, подкатила туда лесенку и достала книгу в синем переплёте, подав её развёрнутою на странице с портретом брата. Он был очень похож; только лицо очень строгое, серьёзное, и печать какого-то отречения лежала на нём.
Я прочёл заголовок: "Не жизнь делает человека, а человек несёт в себе жизнь и творит свою судьбу". Я ничего не понял, к стыду своему, ни в одном из заголовков.
Подойдя к ним, я сказал печально, что книги брата мне очень дороги, но они кажутся мне таинственной китайской грамотой. Я просил у доброго хозяина разрешения взять с собой эти книги, чтобы потом вернуть их почтой.
— Возьми, друг мой, и оставь книги себе, — ответил он. — Я всегда смогу пополнить свою библиотеку. Тебе же пока несколько труднее. У тебя сейчас такой чудесный учитель и воспитатель в лице И., что он растолкует всё, чего ты не поймёшь. И о нас расскажет, — прибавил он, понижая голос так, чтобы нас не могли слышать турки, которых Хава увела в глубь сада.
— И не огорчайся так часто своей невежественностью и невыдержанностью, — продолжал сэр Уоми, усаживая меня на скамью между собой и И. — Просто в каждый обычный день живи так, словно бы это был твой последний день. Не оставляй ничего на завтра, про запас, живи всей полнотой мыслей и чувств сегодня, сейчас. Не старайся специально развивать силу воли, а просто будь добрым и чистым в каждую пробегающую минуту.
К нам подошли турки с Хавой, державшей в руках прекрасный портфель из зелёной кожи. Передавая его мне, она лукаво улыбнулась, спросив, не напоминает ли мне этот цвет чьих-то зелёных глаз.
— А внутри, — прибавила она, — вы найдёте портрет сэра Уоми.
Я был тронут вниманием девушки и сказал ей, что, очевидно, всем вокруг неё тепло, что я всегда буду помнить её любезность и опечален тем, что я плохой кавалер и у меня нет ничего, что я мог бы оставить ей на память.
— Ну, а если я найду что-нибудь, что принадлежит вам? Оставите ли мне свой автограф на память?
Моя вещь в этом доме? Я потёр лоб, проверяя, не заснул ли уж я мёртвым сном Флорентийца? Хава звонко рассмеялась и своим гортанным голосом произнесла:
— Я жду ответа, кавалер Лёвушка.
Я окончательно смутился, и за меня ответил сэр Уоми.
— Неси своё сокровище, Хава, если оно и в самом деле у тебя есть. Не конфузь человека, который ещё и сам не знает, что дал миру жемчужину и тем украсил жизнь.
Я перевёл глаза на сэра Уоми, думая обнаружить на его лице уже знакомый мне юмор. Но оно было серьёзно, и смотрел он ласково. Я ощутил уже привычное раздражение от всех этих тайн и загадок и готов был раскричаться, как в дверях увидел Хаву с толстой книжкой в руках. Это был журнал "Новости литературы". Развернув книжку, она поднесла мне страницу с началом рассказа: "Первая утрата, — и свет погас". Того рассказа, что пленил аудиторию и какого-то литератора на студенческой вечеринке в Петербурге и теперь вышел в свет. Хава перелистала страницы и показала мне подпись: "Студент Т."
— Пиши автограф, — сказал И. — И надо собираться. Я взял из рук Хавы карандаш, взглянул на неё, рассмеялся и
"Новая встреча, — и свет засиял". Мой автограф вызвал не меньшее удивление всего общества.
— Ты и сам ещё не понимаешь, что в твоём рассказе и что значат слова этого автографа, мой юный мудрец, — сказал, прощаясь, сэр Уоми. — Но в нашу следующую встречу ты будешь во всеоружии знания. Иди сейчас так, как поведёт тебя И., и дождись в его обществе возвращения Флорентийца.
Он обнял меня и ласково провёл рукой по моим волосам. Хава протянула мне обе руки. Я склонился и поцеловал эти прекрасные чёрные руки, прося прощения за свой испуг и отвращение, которые они мне внушали прежде.
Я почувствовал, что руки её задрожали; а когда поднял голову, увидел изменившееся лицо Хавы и услышал шёпот:
— Я всегда буду вам верной слугою, и ваш свет мне будет сиять тоже.
Нас разъединил И., подошедший проститься с Хавой. Мы вышли все вместе и тут же расстались с турками, которые собирались навестить родственников. Я удивился, как промелькнуло время. Казалось, только час и пробыли мы у сэра Уоми, а на самом деле было уже около семи вечера.
Я был рад, что турки ушли; говорить мне совсем не хотелось. И. взял меня под руку, мы свернули в какую-то улицу и зашли в книжную лавку. И. спросил, нет ли последнего номера журнала "Новости литературы".
— Нет, — ответил приказчик. — На этот раз всё раскупили. Но можно снять с витрины последний экземпляр, если вы наверняка купите.
И. заверил, что книгу мы купим непременно, расплатился, и мы вышли.
— Как не хочется идти на пароход, Лоллион, — сказал я. — Век бы жил тут, в саду сэра Уоми.
— Ну, вот и верь тебе! Хотел век жить подле Флорентийца, всю жизнь разделять его труды. А теперь хочешь жить в саду сэра Уоми? — улыбнулся И.
— Да, — ответил я. — Слова мои могут показаться изменой. И я не смог бы рассказать, что творится в моём сердце. Оно, точно мешок, всё больше расширяется, и живут в нём не только мой брат и Флорентиец. Я ещё не могу уяснить себе, что общего нашёл я между вашими тремя друзьями: Али, Флорентийцем и сэром Уоми. Но что-то общее есть, какое-то высшее благородство, какая-то неведомая мне сила… Я даже думаю, что у вас и Ананды много общего с ними. Не могу ещё взять в толк, почему вы все так беспредельно со мной милосердны! Защищая брата, который, конечно, достоин этого, — вы делаете и для меня так много, чего я вовсе не заслужил. И вы, вот вы, Лоллион, — чем смогу я когда-нибудь отплатить вам?
— Не наград или похвал должен ждать человек, Лёвушка, — ответил И. — Жизнь наша — лишь ряд причин и следствий; и этому закону подчинена Вселенная, а не только жизнь человеческая. Но у нас ещё будет много времени, чтобы говорить об этом. Не хочешь ли сейчас соблюсти долг вежливости и купить цветов нашим дамам за то, что они так славно потрудились и помогли нам одеть Жанну и детей?
— Нет, вознаградить их — каковы только что сказали — за доброе дело мне вовсе не хочется; а вежливость? — возможно, я плохой кавалер. Но мне очень хочется, всем сердцем хочется — отнести розы Жанне, — это я сделал бы так радостно, что даже возвращение на пароход мне было бы менее тяжко.