"Две жизни" (ч.II, т.1-2)
Шрифт:
Оправившись, Дория с удивлением слушала голос Алисы, такой же мелодичный и мягкий.
— Нет, я думаю, что попала именно по назначению. Ведь я вижу перед собой леди Цецилию Оберсвоуд? — Получив удивлённый и утвердительный ответ, Дория продолжала: — Я привезла вам письмо, и мне приказано сказать вам, чтобы вы вспомнили, о чём говорил однажды дядя Ананды во время болезни Генри в Вене. Это письмо вам посылает тот, кого вы называете Великой Рукой.
Стоявшая перед Дорией маленькая Цецилия Оберсвоуд выражала все признаки смущения и робко взяла письмо.
— Войдите, пожалуйста, — сказала она, открывая дверь в комнату Генри, куда весело заглядывали
Бегло взглянув на адрес, она вскрикнула, откинулась с совершенно белым лицом на спинку стула и выронила письмо из рук. В одно мгновение Дория была подле неё, она подняла письмо, поднесла к её носу ароматическую соль и натёрла виски и затылок потерявшей сознание женщины жидкостью из флакона, данного ей Флорентийцем, предупредившим, что письмо может повергнуть мать Генри в огромное волнение. Через несколько минут леди Оберсвоуд пошевелилась и с трудом вздохнула. Желая облегчить ей голову, Дория сняла чепец, посчитав его слишком громоздким. Каково же было её удивление, когда из-под чепца выпали две громадные косы, сохранившие чудесный пепельный цвет. Бледное личико с закрытыми глазами без чепца показалось Дории совсем молодым, обрамленным сединой точно нимбом.
Приготовив лекарство Флорентийца, Дория вторично натёрла виски, затылок и лоб больной и стала ждать первой возможности влить ей лекарство в рот. Ждать пришлось недолго. Леди Оберсвоуд открыла глаза и должна была сейчас же проглотить капли, ловко поданные ей Дорией. И вскоре, откинув косы на спину, мать Генри твёрдой рукой вскрыла конверт, на котором стояло: "Леди Цецилии Ричард Ретедли. баронессе Оберсвоуд от Флорентийца".
"В эту минуту, когда Вы читаете письмо, того, кто искал Вас всю жизнь и ушёл с земли огорчённым, потому что не мог разыскать Вас, — Вашего дорогого брага и друга Вашей молодости, уже нет в живых".
Стон прервал чтение письма на минуту, но мигом подошедшей Дории тихий мужественный голос сказал:
— Не беспокойтесь, я уже владею собой. Это была только спазма сердца, но раз она меня не убила, — всё дальнейшее приму совершенно спокойно. — И леди Оберсвоуд продолжала читать:
"Ваша жизнь, проведённая в полном отрешении от всего личного, далеко не копчена. Ваш брат, о котором Вы думали как о блестящем певце и ученом, был, увы, пастором, несмотря на свои желания и склонности. Но учёным он был по призванию и достиг крупных результатов на одном из своих любимых поприщ. Он оставил дочь, которой Вы очень нужны. Я говорю: «дочь», хотя у пастора их было две. Но почему не говорю сейчас о второй, об этом скажу лично. Пастор оставил Вам капитал. Вы можете получить его только через меня, так как я храню его подлинное завещание.
Не думайте о себе, не думайте о скрытно прожитой жизни. Действуйте сейчас для сына и племянницы, жизнь которым вы можете облегчить. Мой друг Дория отправлена к Вам моим послом. Я ей рассказал, как Вас надо экипировать, чтобы привезти ко мне в деревню, где Вас ждут новые обязанности любви к брату, которого Вы так жестоко покинули и перед которым Вам надо оправдаться не слезами раскаяния и сожаления, но деятельностью и трудом для блага его дочери и Вашего сына. Сказать Вам надо так много, объяснить ещё больше, и в письме этого сделать нельзя.
Примите младшего брата Вашего мужа, капитана Джемса
Прочтя письмо, леди Ричард Ретедли закрыла глаза своей маленькой ручкой, рабочей и всё же прекрасной. Дория не прерывала её молчания, всем сердцем сострадая скорби, которая отражалась во всей фигуре женщины. Встав с кресла, леди Цецилия подобрала косы, обвила ими голову и собралась снова надеть чепец.
— Леди Оберсвоуд, лорд Бенедикт, как вы, по всей вероятности, будете звать его официально, тот, кто пишет вам под именем Флорентийца, интимно просил передать вам его просьбу не надевать больше чепца, а сменить весь туалет и приехать к нему в деревню так, как подобает леди Ричард Ретедли. Разрешите мне взять на себя все заботы. Посылая меня, лорд Бенедикт был уверен, что я сумею всё сделать как надо. Сегодня же привезу вам всё, вплоть до чулок и туфель, а завтра утром приеду за вами в десять часов утра с лордом Джемсом Ретедли, чтобы отвезти вас в деревню.
— Пусть будет так, как желает Флорентиец. Мне не приходило в голову посмотреть на вещи таким образом. Но если он прав — а он не может быть неправ — я должна понять, что совершила перед братом преступление. Делайте, что вам поручено, я не доставлю вам огорчений, леди Дория.
— Если я смею просить вас, леди Ретедли, то зовите меня просто Дория, как меня зовёт вся семья лорда Бенедикта и ваша племянница в том числе. Сейчас, будь я болтушкой, целый гимн сложила бы вашей с нею красоте, но я поеду по делам. Вернусь скоро, поскольку капитан был столь любезен, что оставил свой экипаж.
Дория уехала, и леди Цецилия снова села в кресло и принялась второй раз читать столь взволновавшее её письмо.
Между тем мистер Тендль, выехавший вместе с Дорией и капитаном из деревни, был особенно взволнован из-за возложенной на него задачи. Заехав домой, он узнал, что уже более недели его ждут письма, которые путешествовали из конторы домой и обратно и вновь проделывали тот же путь, появляясь в доме сразу после отъезда мистера Тендля. И дядя наконец приказал оставить их на квартире молодого человека. Слуга опустил письма в специальный ящик, запертый на ключ. И тут явилась пасторша, настойчиво требуя хозяина. Никакие уверения, что мистер Тендль в деревне, не подействовали, и пасторша ворвалась в дом. На помощь подоспела кухарка, им вместе удалось убедить расходившуюся даму, что хозяина действительно нет в Лондоне.
— Отдайте мои письма. Мы ему писали столько раз, а он и не думает отвечать, — кричала пасторша.
— Письма приносили из конторы, я отправлял их обратно, думал, там хозяин скорее их получит. Несколько раз рассыльный носил их туда-сюда, а сегодня их дядя — адвокат и лорд, — приказали оставить письма дома, ну я их и опустил в ящик.
— Какой лорд? Разве он лорд? — вскричала пасторша. — Так точно, они лорд, а как умрут, всё — и деньги, и титул — наследует хозяин. А письма, баста, спустил их в ящик.