"Две жизни" (ч.II, т.1-2)
Шрифт:
— Но ведь ты же знаешь, что Ревекка ещё не замужем, что она числится одной из самых завидных невест, и её капитал должен целиком составить её приданое.
— Ревекке скоро тридцать пять лет, вряд ли теперь ей придется выйти замуж. Поменьше бы выбирала и характер имела получше, тогда можно было бы ещё на что-то надеяться. Теперь же, каковы бы ни были ваши возражения и недовольство, — мои распоряжения вам известны, и говорить больше об этом не будем. Я очень счастлив, что сумел сохранить неприкосновенным капитал брата, хотя обе вы так настойчиво его требовали.
— Ты положительно напоминаешь мне мою бабушку с её жёлтыми глазами. Её рассуждения были так же фантасмагоричны. Ты всё ещё воображаешь, что пропавшая без вести жена
— Всё возможно. А главное, вы прекрасно знали, что Ричард был женат, что жена его в положении, а отцу и деду сказали, что он спутался с какой-то девчонкой. Вы ведь знали, что она из хорошей семьи. Я был слишком мал, чтобы разобраться в этой истории. Но теперь думаю, что вы сами очень чего-то боялись и оклеветали, оскорбили и выгнали жену брата, когда она пришла к вам после его внезапной смерти.
Леди Ретедли хотела что-то возразить, но капитан простился с нею и, сказав, что должен приготовиться к встрече невесты, вышел из комнаты.
— Как тебе это нравится? Нашего Джемса точно подменили, — обратилась мать к дочери, подслушивавшей весь разговор.
— Это ужасно. У нас была доверенность, мы могли взять весь капитал.
— Да что ты понимаешь! Капитал, капитал! В том-то и штука, что на капитал у меня доверенности не было. А из процентов этот мошенник банкир дал мне только половину, уверяя, что остальные перевёл Джемсу в Константинополь. И куда ему столько денег — не пойму.
— Я вот понимаю только, что ваши планы не состоялись. Вы хотели везти невесту Джемса к своим портным и портнихам и, кстати, по тому же счёту обновить и наши туалеты. Как мы теперь покажемся в старье перед светом! Вы, мама, стали так неосторожно играть, что за вечер спускаете по десяти тысяч.
— Уж не нравоучения ли ты собираешься мне читать? Слово за слово, между прекрасными дамами разгорелась война, и когда час спустя капитан выходил из дома, он всё ещё слышал их взаимные упрёки.
"И где были мои глаза? Ведь я прежде полагал, что мои мать и сестра самые отличные женщины", — печально думал капитан, садясь в экипаж, чтобы ехать на пристань. Взволнованный предстоящим свиданием с Лизой, которую он любил самой чистой любовью, огорчённый печальной судьбой Цецилии и Генри, весь перевёрнутый с самой встречи с Анандой и И. и оживший подле Флорентийца, капитан вспоминал сейчас его заветы для молодой семьи. Мысли его повернулись к Флорентийцу. На сердце сразу стало легче. Вспомнил он, что и понедельник, когда он привезёт к нему Лизу, не за горами; стал совсем весел и, улыбаясь, подкатил к пристани. Пароход уже подходил, и у капитана не было времени сосредоточиться, так как он увидел множество знакомых; вопросы, поздравления по поводу его неожиданной женитьбы на русской сыпались на него со всех сторон.
Первое, что увидел капитан, было милое, но очень бледное и похудевшее лицо Лизы, стоявшей у самого поручня. Девушка не сразу обнаружила его в толпе, и глаза её, печальные и потухшие, равнодушно скользили по берегу. Капитан поднял руку с букетом красных роз и махнул им несколько раз над головой. Лиза тотчас же заметила его, улыбнулась, глаза её просияли, и лицо стало таким прекрасным, как в те мгновения, когда она собиралась играть. За нею стояли её родители, тоже увидевшие теперь капитана и посылавшие ему улыбки и приветствия. Все они показались капитану изменившимися к лучшему в своих парижских костюмах.
В первый раз он испытывал такое нетерпение, и ему показалось, что слишком долго между берегом и пароходом не прокладывают сходни. Но воспользовавшись своим чином, капитан стоял рядом с Лизой задолго до того, как пассажирам было разрешено сходить. Капитан радостно смотрел на свою невесту и, поднося её узкие и длинные пальчики к губам, вспоминал, что говорил Флорентиец о его будущей жене. С трудом овладев собою, он приветствовал своих будущих тестя и тёщу, едва успевая отвечать
Отвезя свою будущую родню в отель, капитан сказал, что заказал на веранде ранний обед, с тем чтобы потом показать им Лондон, которого его невеста совсем не видела, а старики были здесь очень давно. Капитана тяготила невозможность переговорить с Лизой с глазу на глаз. В его новом душевном состоянии ему хотелось хотя бы отчасти посвятить невесту в свой духовный мир, в созвучном отклике на который он не сомневался, а также рассказать ей о Флорентийце, о его приглашении к завтраку в понедельник. Радушные и весёлые старики так любили свою дочь, что уже не отделяли в своих сердцах капитана от дочери. При всей своей культуре они не понимали, что жизни их разные, что отцы и дети только тогда могут пребывать в гармонии, когда отцы живут своею собственной полной жизнью, а не пытаются жизнью детей заполнить отсутствие собственного интереса к жизни.
Всё же капитан сказал невесте, что завтра в два часа он заедет за нею, чтобы показать вначале ей одной их будущее жилище. Затем они вернутся за родителями, отдадут все вместе визит его матери и сестре, и тогда уже проедут вместе в тот маленький особняк, который капитан заново отделал для себя и своей жены. Не слишком довольные таким планом, поскольку они привыкли за время путешествия быть постоянно вместе, старики, однако, почувствовали, что надо привыкать к одиночеству.
После осмотра Лондона капитан отвёз графов Е. в отель и, к общему удивлению, откланялся. Лизе он шепнул, что завтра объяснит ей многое. Взгляд капитана был так серьёзен и любящ, он поцеловал ей руку так горячо и искренне, что Лиза, сияя улыбкой радости, проводила его спокойно и сейчас же ушла к себе, сказав, что у неё болит голова. На самом же деле под шалью она спрятала объёмистое письмо капитана, которое он, как дневник, писал девушке каждую ночь, когда гостил у лорда Бенедикта. Он вложил туда же и маленькую записку, полную нежной любви, в которой просил её вникнуть в его слова, так как многого, что он будет ей говорить, она не поймёт, если не вдумается в дневник. В письме он описывал Флорентийца, его семью, а также самое важное из пережитого в Константинополе.
Покинув Лизу, капитан поехал к Дории, в дом лорда Бенедикта. Дом был приготовлен к возвращению хозяев и поразил капитана необычностью своего убранства, какой-то новой для него гармоничностью, уютом и особенно тонким изяществом. Дория, которую до сих пор капитан видел только мельком и на которую мало обращал внимания, удивила его не меньше. Впервые он разглядел, что она очень красива. Удивила его и та объективность, с которой она подробно рассказала ему о леди Цецилии, прибавив, что завтра сама леди Ретедли решила ехать с первым утренним поездом, и если капитану это почему-либо неудобно, она может обойтись и без него. Но леди Цецилия готова принять брата своего мужа. Капитан улыбнулся, напомнил Дории её же слова о доле каждого в поручении лорда Бенедикта и сказал, что так устроил свои дела, чтобы быть свободным всё утро, что доставит их до самой станции, усадит в экипаж, а сам встречным поездом вернётся в Лондон.
Условившись, что он будет ждать Дорию у подъезда леди Цецилии в шесть часов, капитан собрался уходить. И тут слуга подал Дории несколько писем. Разобрав их, она отдала капитану то, на котором значилась пометка: "Прошу прочесть тотчас же". Письмо было от Флорентийца, и лорд Бенедикт писал:
"Мой друг, прошу Вас, не спешите огорчать свою будущую родню, графов R, известием о Вашем скором отъезде в Америку. Дайте им привыкнуть к мысли о жизни без дочери, создающей свою собственную семью, в которой не они играют первые роли, к чему давно привыкли. И если доверяете мне до конца, предоставьте мне подготовить их к возвращению в Россию, что, думаю, я сумею сделать безболезненно для них и для Вас.