"Две жизни" (ч.II, т.1-2)
Шрифт:
— Вы, мисс Дженни, разделяете отношение к этому делу вашей матушки?
Дженни, поняв, что она снова попала впросак, когда решила, что Тендль явился просить её руки, окончательно его возненавидела, мигом бросила повадки приболевшей кошечки и, встав во весь рост перед молодым человеком, язвительно закричала:
— Я не только разделяю её убеждённость. Я иду дальше. Уверена, что нам удастся достойно наказать всю эту компанию «дельцов», совращающих младенцев, облапошивающих их недальновидных отцов и обогащающихся за счёт невинных людей. Мы их поймаем, наконец, в капкан, где, вероятно, найдётся местечко и для такого усердного слуги.
Произнося эту тираду, Дженни сделалась необыкновенно безобразной. Её обычно бледное лицо покрылось
— Я спросил вас об этом только потому, что лорд Бенедикт дал мне письмо для вас, но с условием: если вы окажетесь в ином настроении, чем ваша мать. Быть может, вы бы ещё поехали со мною к нему в деревню. В противном случае письма не передавать. Честь имею кланяться.
Тендль хотел выйти, но Дженни очутилась у двери раньше него и, став спиной к ней, всё с тем же безобразным лицом сказала, шипя от злобы:
— Письмо — документ. Не выпущу вас отсюда до тех пор, пока вы мне его не отдадите. На какие-то условности мне просто наплевать. Письмо — или так и будете сидеть здесь с нами!
Даже пасторша пыталась урезонить дочь, но Дженни уже потеряла всякое самообладание, всякое здравое понимание текущей минуты. При всём своём хладнокровии Тендль в первую минуту даже растерялся и молча стоял перед девушкой, не понимая, как ему быть. Несколько минут прошло в напряжённом молчании, и Тендль всей силой мысли воззвал к своему адмиралу, моля его о помощи. Вдруг с Дженни произошло нечто совершенно необычайное. Она точно осела книзу, закрыла лицо руками и в страхе закричала: "Нет, нет, лорд Бенедикт, я только пошутила, я сию минуту выпущу вашего поверенного, только не входите сюда и не смотрите так строго". Пораженные пасторша и Тендль смотрели по сторонам, не понимая, с кем говорит Дженни, так как в комнате никого, кроме них, не было. Дженни опустила руки, и Тендль увидел лицо действительно больного человека. Казалось, Дженни мгновенно пережила нечто страшное, от чего постарела и похудела на глазах. Пасторша бросилась к Дженни, но та жестом не то отвращения, не то отчаяния отстранила её от себя и подошла, с трудом переставляя ноги, к дивану. Со стоном девушка повалилась на него, и в том, что она больна, Тендль теперь уже не сомневался. Он готов был предложить свои услуги и бежать за доктором, решив, что у Дженни начинается горячка, как услышал её голос:
— Уходите, пожалуйста, мистер Тендль. Я не могу больше выносить вас. Мне всё чудится рядом ваш лорд Бенедикт с его ужасными глазами. Прошу вас, уходите скорее, только заберите с собою это видение.
Совершенно разбитый голос Дженни звучал слабо. Тендль с удивлением слушал её бред и невольно посмотрел на пасторшу, желая спросить, стоит ли послушаться Дженни или всё-таки бежать за доктором. Он боялся, что Дженни сходит с ума. Взгляд пасторши поразил его не меньше. Она точно шипящая кошка готова была броситься на Тендля и тем не менее не двигалась, точно была приклеена к полу.
— Уходите же, умоляю вас, как можно скорее, я задыхаюсь, — снова раздался голос Дженни.
Подавленный всем пережитым, Тендль ушёл из пасторского дома, будучи не в состоянии привести свои мысли в порядок. Бедняге было очень тяжело. Он перебирал всех, к кому бы мог сейчас пойти. Он мог пойти к Дории и, наверное, нашёл бы подле неё относительный покой. Но Дория была загружена поручениями выше головы, и он не смел обременять её ещё собою. Он мог отыскать капитана, который разрешил беспокоить себя в любое время, но он знал, что капитан встречает свою невесту, а Тендль вовсе не собирался портить его лучезарное настроение. "Сам себе помоги", — подумал Тендль. И так как никого из посторонних он видеть сейчас не мог, не мог и появиться таким расстроенным у своего горячего дяди, то он вспомнил, что Артур должен был сейчас высаживать
Покинув Дорию у двери квартиры Генри и дав распоряжение кучеру быть при ней до самого вечера, капитан в первом же попавшемся ему кэбе поехал к себе домой. Здесь он застал мать и сестру в большом волнении, так как накануне вечером на имя капитана пришла телеграмма, извещавшая, что его невеста и её родители прибывают в Лондон в три часа, а капитана вот уже несколько дней нет дома. Обе женщины накинулись на него с выговором, что надо же было предупредить их заранее, что дом следовало бы приготовить к приёму будущей жены, что жених должен сидеть дома и ждать, а не пропадать, как вырвавшийся на волю школьник.
Всё это было оснащено улыбочками и нежными ужимками, цену которым капитан давно разгадал. Поморщившись, он спросил с удивлением, какое отношение к их дому имеет приезд его невесты и её родителей, для которых давно заказан отель. Сказав, что до трёх часов ещё достаточно времени, капитан хотел было пройти к себе, но мать задержала его. После затяжной туманной преамбулы леди Ретедли высказала желание патронировать свою будущую невестку и её родителей в лондонском свете, где новички, — она произнесла это слово с некоторым презрением, — могут повредить себе и заодно всем Ретедли в общественном мнении. Капитан весело рассмеялся, представив себе гордую чету графов Р., патронируемых его матерью, женщиной доброй, но несносной и мало тактичной.
— Вы, матушка, понятия не имеете о русских князьях и графах. Русские вообще народ независимый и очень оригинальный. Их характеры и отношения с миром лишены нашей кастовой узости. А уж если они считают себя аристократами у себя на родине, то им решительно безразлично мнение о них в чужом обществе. И граф, и графиня — люди высокообразованные и чрезвычайно воспитанные. Круг их интересов очень широк, и уж если кому-то придется подтягиваться, то это вам и сестре, чтобы не попадать впросак и суметь ответить на их вопросы или поддерживать беседу. Кроме того, у графов R много друзей и приятелей среди высшей аристократии, куда вы не вхожи до сих пор и о чём всю жизнь мечтали. Что же касается моей невесты, то это особа, гениально одарённая музыкальными способностями. И как почти все таланты, характера довольно строптивого. Не советую вам докучать своими советами и наставлениями, если желаете провести с ней и её семьей в мире то короткое время, которое они пробудут здесь.
Капитан говорил очень спокойно и вежливо, но тон его был новым. Во все свои прежние, короткие и редкие наезды в Лондон капитан бывал очень снисходителен к своим родным, никогда не спрашивал, как тратились его деньги, и мать с сестрой привыкли не ограничивать свои расходы. В этот же приезд капитан дал своему банкиру распоряжение ввести в рамки расходы своей семьи. Он объявил матери, что они с сестрой должны жить только на свои капиталы, завещанные им отцом и дедом. Обе дамы тратили его средства и растили проценты на свои капиталы.
— Я не понимаю тебя, сын мой. Конечно, ты женишься, и твои потребности увеличатся. Но всё же, куда вам двоим такая уйма денег?
— Надо полагать, матушка, что всё же не меньше, чем вам двоим. А между тем эту уйму денег, как вы изволили выразиться, вы ухитрились истратить до последнего фунта за эту зиму. Если бы у меня не было ещё капитала в запасе, в хорошем бы я был положении перед свадьбой. Мой банкир давно предупреждал меня, что вы играете и даже ввели в искушение мою сестру. Но чтобы не остановиться при том, что все проценты уже прожиты вами, и желать коснуться моего капитала, — этого я не понимаю! Живите на свои капиталы и, если таковы ваша воля и вкус, спускайте их в карманы проходимцев. Мои же деньги, результат честных трудов деда, отца и моих, для вас больше не существуют.