Две жизни в одной. Книга 1
Шрифт:
Учителей много, а педагогов, как золотые крапинки среди кварцевого песка, нужно искать. В моей жизни были эти золотые россыпи, за что я их благодарю и о некоторых и пишу. Но тематика рукописи так меня захлестывает, что порой начинаю паниковать, что не всех и не все охватила, что сбиваюсь с ритма и тематики, с логичности изложения и чистоты написания текстов. Если что увидите в книге, простите меня: помните, что пишу по памяти и в таком возрасте.
В Доме творчества, рядом с выездным на лето детским садом, рядом с полем и лесом, с обычным пейзажем, среди простеньких, без излишеств, зданий я чувствовала себя простовато-свободной. Поселили меня в комнате с общественной, никому не нужной кухней, ибо до столовой всего-то пять минут ходьбы.
И вдруг на меня нахлынуло жаждописание. Я, подобно тому сибирскому писателю, с утра до вечера, словно зомбированная, не видя никого,
В эти дни я познакомилась с украинским детским писателем Всеволодом Зиновьевичем Нестайко. Он все выспрашивал, о чем я пишу, какие поднимаю темы. Я тогда еще не знала, кто он такой. И, как всегда, взахлеб рассказывала о своих сюжетах.
Через три дня жаждописание вновь плотно усадило меня за стол. Познавательная сказка «В царстве злой Мурены» написана была тоже на одном дыхании. Вот что значит чувствовать свободу от долгих, «замыливших» мозг школьных однотипных обязанностей.
В создании познавательной литературы помогали мне знания в области химии и других естественных наук, а Дом творчества «Малеевка» стал большой стартовой площадкой для таких с познавательной направленностью сказок, многие из которых вошли в третий том «Моя книга-3».
Маленькое пояснение
Для закрепления в памяти места, где создана сказка «В царстве злой Мурены» и даты ее написания, в текст была вписана следующая фраза: «Утром персональная машина «Краб» модели М-83 остановилась около здания, где учились осьминожки». М-83 означало: Малеевка, 1983 год.
Однажды тишину моего малеевского кабинета нарушили гости Неожиданно приехала младшая дочь Тамара с дочкой Машей. Я была рада, видно, устав от своего самозаточения. Не зная порядков в творческих домах, мои дети, словно мышки, жили в моем номере несколько дней. Вот тут и пригодилась кухня, которую я считала ненужной. Эти дни оставили в памяти тревожный след, что я нарушаю правила проживания. Я была еще мало знакома с законами Домов творчества, по- учительски зашорена. А сейчас думаю, что этот памятный тревожный след — мелочь бытия по сравнению с тем, что было создано двадцать семь лет назад свободным полетом мысли, фантастическим путешествием по недрам земли и в глубинах океана. И задаю себе вопрос: почему эти фантазии именно по спелеологии и мореведению возникли в Малеевке среди полей и лесов? Вот это и есть загадка истоков нашего творчества. Она порой непонятна и самому пишущему автору.
По путевке Литфонда Союза писателей СССР нахожусь в Доме творчества «Переделкино» в незначительном отдалении от железнодорожной станции, связывающей живущих здесь через электричку с Москвой. Здание писательского дома старой застройки, в котором на первом этаже, в продолговатой комнате с кроватью и столом, я и нахожусь. Все удобства в конце коридора. В комнате темновато, но работать можно. Здание и окрестности наполнены писательским возрастом. По аллеям прогуливаются пожилые мужчины с дамами, как правило, намного моложе своих спутников. Догадываюсь — жены, тоже, как правило, вторые или третьи по счету. У некоторых писателей есть такая манера — заводить новых жен. Что толку от старых? Молодые — быстрые, прыткие. А писатель — это такой типаж, который стремится в своей жизни, создав произведение, обязательно превратить его в книгу. Жены выполняют роль секретарш, критиков, помощниц по печати, доставщиков почты, курьеров, но, самое главное — в умельцев трудоустраивать написанные произведения. Все сосредоточено в руках таких жен. Если не жен (часто писатели по физиологическим качествам импотенты), то в руках молодых помощниц с их явным желанием
Отечественной войны, будучи наводчиком, а затем командиром батареи прославленных гвардейских минометов — «Катюш», в боях за Севастополь в 1944 году получив ранение, навсегда потерял зрение. Горячие стихи, страстные, мужественные и глубоко оптимистические, даже в небольшой брошюрке поразили меня. Наш тверской поэт Михаил Суворов, тоже потерявший зрение в годы войны, передавал мне потом приветы от Эдуарда Аркадьевича. Чем-то я ему тоже запомнилась.
В период нахождения в Переделкино я обратила внимание на часто сидящего на обширном крыльце в широком кресле закутанного в плед крупного мужчину. Каждый день, и не один раз, к дому подъезжали легковушки. Люди разных возрастов подолгу беседовали с этим человеком. Однажды мне пришлось даже помассировать ему грудь. А получилось это так. По коридору мимо меня спешила сравнительно нестарая женщина. На тарелке она несла вареную свеклу.
— Ой! — воскликнула она, нечаянно задев меня этим овощем. — Простите!
— Да что там! — ответила я. — Свекла — продукт пищевой, полезный, отстирается.
Одним словом, мы разговорились, но не о литературе, что является темой здешних дискуссий, а о болезнях. Это волновало ее больше, чем местная тематика.
— У Михаила, — посетовала собеседница, — упадок сил. Похоже, что и простудно заболевает!
Тут я ей и посоветовала помассировать иммунные точки.
— А вы не покажете, — попросила дама, — где эти точки?
Так я и коснулась точек на груди, затылке и руках известного режиссера Михаила Ромма. Он, видимо, был очень болен: тело влажное и скользкое. Вот что запомнилось и осталось в памяти от общения со знаменитостью.
В Переделкино я почти не писала, больше знакомилась с окрестностями. С высокими заборами возле одних домов писателей и совершенно отсутствующими как таковых возле других: Валентина Катаева, Корнея Ивановича Чуковского. В них проживали их наследственные и далеко не наследственные родственники. Меня как провинциального жителя удивляло то, что, имея землю, ею не пользовались обитатели этих домов. Ну как можно смотреть на неухоженные лужайки без клумб и грядок? Бегать на рынок за редиской и зеленью? Такое отношение к земле именитых наследников, детей, внуков, правнуков и родственников по боковым наследственным линиям не укладывалось в моем сознании: меня это так удивляло, что я вынесла им судейское заключение — лодыри, белоручки!
Пребывание в Переделкино запомнилось посещением дома Корнея Ивановича Чуковского. Небольшие комнатки первого и второго этажа, очень крутая лестница, которая чуть не причинила мне увечья. Поскользнувшись на ступеньках, отполированных от частого посещения экскурсантов, желающих посмотреть, где пребывал Чуковский, я чуть было не слетела Мухой-Цокотухой с поломанными крыльями. Но в целом это был теплый дом с теплым биополем.
Рассказано по случаю...
Живя в Переделкино, я часто ездила в Москву. Она ведь рядом. Однажды, зайдя в издательство «Литературная газета», была шокирована предложением одного немолодого редактора обменять стихи на его мужскую добродетель, причем тут же, в кабинете. Удивленный отказом, спросил:
— Вам не надо увидеть себя в печати?
— Не надо. Я себя видела в печати, даже в книгах.
— А быть членом Союза?
— Я и так член Союза писателей.
— А спектакли? Завтра, если захотите, их будут ставить в Москве!
— Не хочу. Мне и в Калинине привольно.
— Ну знаете! — удивленно и недоуменно сказал этот Дон Жуан. — Я удивлен. Обычно никто не отказывает из молодых поэтесс. Насильно мил не буду!
Возвращаясь к себе в номер творческого дома в Переделкино, думала: одна из наших девиц с плохими стихами, что приехала из Кирова, сбежала в Москву. Ее, видите ли, здесь недооценили, потом показывала свои публикации в этой же самой газете. Вот, значит, как пролегла у ней дорожка к «престолу»? Но надолго ли? И где вскоре будет этот обольститель? Пусть буду идти просеками и проселочными дорогами, но подойду к асфальтированному шоссе только без такого содействия. А впрочем, главное завоевание есть: я — член Союза писателей СССР с 1980 года, а теперь и Российской Федерации.