Две жизни в одной. Книга 1
Шрифт:
— А ну, милая, сивая, не плешивая, не ленись! Подбодрись!
Дед любил говорить прибаутками собственного сочинения.
Ребята, как муравьи-трудяги, копошились на бороздах, встряхивали вывернутые плугом картофельные кусты за почерневшую ботву, обрывали картофелины, складывали в кучки, руками прощупывали землю, извлекая из нее оторвавшиеся клубни. Дело привычное. Каждый хотел выполнить свою норму, чтобы успеть прихватить еще борозду. Лишние пятерки за труд кому помешают? Работалось весело.
— Дед Вася! — крикнул Коля. — Мешки когда привезут?
— Сегодня, сказывал председатель, —
— Дед, а может, к гумну сбегать, соломки притащить? Вдруг мешки-то не привезут?
— Хошь, сбегай, можель — ожель. Да много ли ухватишь? Вот ужоль управлюсь, сам справлюсь — на телеге съезжу.
— Дед, а мне можно? — к старику подошел Стасик Петровский.
— А можь, пригож? Попробуй. Невелика хитрость. Плуг, что друг. По земле ходи, правильно води. Восьмиклассник?
— He-а! В пятом учусь.
— Так пятиклассники ужоточки кончили работать?
— Кончили. Я норму давно сделал. Саньке помогал. Ты, дед, останови пегого.
Старик ухватился за руки. Нож плуга вывернулся из земли и поволочился следом за лошаденкой, приминая картофельную ботву.
— Эх, горе-работничек! Батрачок-дурачок! Не видел, как пашут? За ручки покрепче держи да в землю нажимай! Воно, гляди как!
Стасик шагал рядом со стариком-пахарем, затем ухватился за деревянные ручки.
— Ну вот, вроде как похоже! — одобрительно крякнул дед. — Однако управления из рук не выпускай. Сильный ты, на пятиклассника совсем не похож. Видно, где-то в классах годочки лишние просидел. Чей будешь-то?
— Багровой внук.
— Акулинин? Вот те на! У ней же внук в городе живет?
— А что, здесь нельзя? — закипел было Стасик. — Я и здесь могу, очень даже могу.
— А чего не мочь? Земля-то у нас вона какая, добротная. Мед-то любишь? — неожиданно спросил дед.
— Мед? — удивился Стасик. — У нас нет меда. Мы с бабушкой бамбушки покупаем, конфеты-подушечки.
— Бамбушки-пампушки, одни безделушки, — дед провел рукой по усам. — Приходи, кринку только прихвати аль какой глиняный горшок. Чай, есть такой?
— А то нет! У меня дед гончаром был.
— Остановись-ка, передохнем! Знавал я твоего деда Прохора. Хозяйственный был мужик, царство ему небесное. На него похож ты, такой же чернявый и быстрый. Как звать-то?
— Стасиком.
— Стасиком-матрасиком, — проворчал дед. — Чудно, не по-русски. Может, Ваней, как моего сынка, величать буду?
Стасик пожал плечами. Ему и самому, видно, не нравилось имя Стас.
— Стас-матрас! — хмыкнул Петровский. — Бабка Акулина маму Нинку часто ругает. И за имя мое тоже.
— А ты чего такой неуважительный к старшим?
— Да ну их, баб! — степенно отозвался Стасик. — А где, дедушка, твой сын Иван?
— Пропал мой Ванюшенька-душенька. Считай, уж девятый годок, как сгинул в военной пучине, в этой мучине. — Дед молча курил самокрутку, сидя на ведре с картошкой.
— Можно и Ванюшей, — сказал притихший Стасик. — Даже лучше.
— Чего это мы с тобой расселись? — спохватился дед Василий. — А ну, держи крепче плужок-утюжок, милая, сивая, глазами черносливая. Не ленись, подбодрись! Пошел, пошел! — Дед весело шлепнул пегого вожжами по рябым
Когда я, уставшая с непривычки, шла по кромке поля, то услышала голоса ребят и учительницы Варвары:
— Ветер подул из-за леса холодный! Не было бы заморозков. Урожай-то какой! Клубень к клубню. Особенно на этом поле. Жаль, если картофель в земле останется.
— Как останется? — послышался голос Стасика.
— Очень даже просто. Грянут заморозки, и поминай лихом. В прошлом году целое поле и десять гектаров льна под снег ушло. Разве не помните той ранней зимы?
Голоса детей и взрослых затихают и уходят в историю вместе с фигурами героев этого рассказа. Вспоминаю и себя, сидящую в избе возле только что вскипевшего самовара, свою первую осень в деревне, свою шубу из шкурок водяной крысы, купленную на заработанные в пионерском лагере деньги. Осеннее-то пальто совсем дошло, износилось, стало стыдно надевать, а потому как радовалась приходу первой своей зимы в неклюдовской деревне.
— У вас, у городских, — словно слышу из далекого прошлого недовольный голос бабки Евдокии, — на первом месте — мода! А тут наденешь телогрейку али зипунишко, никто не осудит поначалу. Потом уж! Поживешь, поймешь...
Утром, придя в школу, я взглянула в классное окно и увидела совсем другую картину. Нет на деревьях яркого лиственного наряда. Будто прошел невидимый лесоруб, обкорнал ветки, обтесал стволы, высветил старые потемневшие пни. Но в этой картине глубокой осени вдруг возникла своя прелесть. Меж голых ветвей берез и осин, дубов и орешника зелеными пушистыми пирамидками выделились ели. Красные блики ленивого солнца вызолачивали на еловых лапах тяжелые гроздья чешуйчатых шишек. Темнеющий, но кое-где еще пестрый от упавших с деревьев листьев ковер создавал мягкость восприятия и простоту убранства. И мне снова захотелось, хотя и мысленно, приложить к окну позолоченную багетную раму.
Большое село Неклюдово в результате войны сильно обезлюдело. Многие односельчане погибли. Подростки, по призыву пополнять рабочий класс, поступали в ремесленные училища. Многие уехали на Большую Волгу, в Москву, в Кимры. Поэтому комсомольская организация, которой мне поручили руководить, была малочисленной. Состояла она из двух молодых учительниц, меня и нескольких ребят в возрасте пятнадцати лет. Но, несмотря на это, Кимрский райком требовал план и отчеты о проделанной работе. Кроме того, из меня сделали старшую школьную пионервожатую. Кому же еще быть? Не Василисе же Ивановне, жившей за стенкой своего класса, так как свой дом ей пришлось уступить сыну с женой. У деревенских учителей, кроме школы, есть свое натуральное хозяйство: козы, овцы, домашняя птица. У Василисы только одна коза с козленком. В школьном сарае для стада нет места. Заслышав школьный звонок, наскоро ополоснув руки, Василиса Ивановна спешила в класс, временами забывая снять домашний фартук, обсыпанный мукой. Это к слову.