Две жизни в одной. Книга 1
Шрифт:
Утро ясное, морозное. Ветер сгоняет в ямы и канавы ворохи сухих листьев. Звонко трещат под ногами вчерашние лужи. Выискиваю замороженные стекла луж подлиннее, разбегаюсь и качусь по льду. За этим занятием меня застает Стасик Петровский.
— Правда, здорово?! — не удивившись поведению учительницы, говорит Петровский.
— Здорово! — признаюсь я.
— А давайте, — предлагает Стасик, — в школу рекой? Это ближе, чем верхом через бор.
Спускаемся на лед. Река промерзла сантиметра на три-четыре. Блестит как лакированная.
— Не провалимся? —
— Не бойтесь! Лед крепкий!
Я осторожно иду, словно по воде. Очень неприятное ощущение оттого, что темный лед не покрыт снегом. Под прозрачным панцирем течет вода, и видно, как шевелятся водоросли, видны камни, плавающие рыбки. Двигаются они медленно, будто засыпают на ходу. В некоторых местах подо льдом большие пузыри.
— Газ скопился, — говорит Стасик, солидно выговаривая каждое слово. — Если пробить дыру, можно его поджечь. Мы с пацанами пробовали. Откуда он только берется? — вдруг забыв про свой взрослый поучительный тон, спрашивает Петровский.
— Это — болотный газ-метан. Образуется при гниении растений, — поясняю я.
Неожиданно Стас ложится на живот, плотно прижимает лицо к прозрачному льду. К нам подходит Ольхов.
— Ты чего? — спрашивает семиклассник, обращаясь к лежащему Стасу.
— Интересно. Как в аквариуме.
— В каком аквариуме?
— А ты чего, аквариума не видел?
— Не видел. И трамвая вживую. Только в кино.
— А я метро, — вздыхает Стас. — Летом с мамкой, она обещала, в Москву поедем. В метро сходим. Давай с нами! На трамвай поглазеешь.
— He-а! Я пастушить буду. Вот брат из армии придет, тогда уж. А сейчас мамане надо помогать. Она у меня хворая. А бабка — совсем повернутая. Как малое дитя! Несет ее как новорожденную телуху.
Ребята разбегаются, скользят по льду. Я стесняюсь при ребятах это делать. Как-никак, учительница, а не ровесница-школьница.
— Сейчас бы конечки! — кричит Стас. — Лед такой гладкий, как на катке.
— Ребята! — кричу я, — так мы и до Медведицы докатимся! Пора к берегу поворачивать!
Лед потрескивает под ногами, видно, оседает у берега. Дорога до школы по реке и впрямь короче. Это по длине. А по времени — куда затратнее.
На правах рассказа
Киношник в серой кепочке устанавливает киноаппарат. Вокруг крутятся мальчишки. Так охота все потрогать руками.
— Цыц, отвали! — цыкает в кепочке. — Не тронь аппаратуру!
В маленьком клубе людно. Скамейки со зрителями плотно прижимались друг к другу. Не пройти. Желающих больше, чем мест. Кто постарше — сидит, кто помоложе — подпирает стенки. Шумно от людского говора, от смеха, крика ребятишек.
— Хорошо, что кино приехало, — говорит дед Василий, — хоть с деревенскими повидаешься. А то все кот да кот Тишка. Эта кошачья морда да козлиная борода
— Ах ты, Василий, пошто в колхоз не ходишь?
— Отпахал, Акулина, откосил. Себя еле ношу.
— Еле носишь, а пасеку держишь.
— А что не держать-то? Пчелка — тварь божья. Сама себя, да и меня, кормит.
— Почем медок-то?
— Какое там почем! Приходи, Акулинушка, так дам. — Дед Василий по-молодецки подкрутил усы. Глаза его из-под нависших бровей блеснули незабудками. — А что, Акулинушка, здорова ли сама? Не хвораешь?
Старая горластая Акулина, про которую говорили в деревне «чертова баба», аккуратно поправила платочек на голове, смущенно поджала губки.
— Всяко, Василий, бывает. — И замолчала.
Анастасия, физичка из новеньких учительш, взглянув на стариков, подумала: «Здесь молодыми были, здесь и старятся».
— Крути, Андрюха! Засиделись! — громко высказался широкоплечий парень в черном матросском бушлате.
— Кто это? — шепнула Анастасия, наклонившись к Антонине.
— Василисы сын, из армии пришел, пять лет во флоте служил,— неожиданно вдруг зарделась Антонина.
Антонина работает в школе седьмой год. Незамужняя невеста на селе — всегда первая невеста. Но жениха для нее не могли сыскать. Маленькая, аккуратненькая, а вот лицом не вышла. Будто топором вырублен крупный нос, широкий губастый рот. Украшают лицо только глаза — крупные, зеленые, с длинными ресницами. На каникулы домой Антонина не уезжает. В деревне поговаривали, что, наверное, у ней и дома-то нет! Расспрашивать никто не решался. Сама же Антонина ничего не рассказывала. Жила в учительском общежитии, на село уходить не хотела. Была со странностями, подолгу молчала, думая о чем-то своем. Как-то за учительским застольем призналась:
— Привыкла жить среди людей. Чем больше их вокруг, тем веселее.
— Ничего парень, крепкий, сильный! — продолжала шептать Анастасия. — Чем не жених? Давай посватаемся? — Антонина странно взглянула на собеседницу, и только.
Прошло дней десять. Поздним вечером Анастасия сидела за столом, готовилась к занятиям. Скользнув взглядом по окну, вдруг увидела чье-то лицо, вскочила, задернула занавеску. Сердце отчаянно заколотилось.
— Кто там? — прошептала Анастасия. В стекло постучали тихо и робко.
— Откройте, — голос был хриплым и взволнованным.
— Сейчас... — в нерешительности остановилась у порога.
— Настюша, кто стучит-то? — сквозь сон спросила хозяйка из-за печки, где стояла ее кровать.
— Не знаю. Просят открыть.
— А чего медлишь? Человека ждать заставляешь.
— Вот уж одичала от деревенской жизни, что и людей стала бояться, — выдохнула Анастасия, взяла фонарик-жужжалку, вышла в сени.
Через дощатую дверь ощутила чье-то взволнованное дыхание. Волнение передалось и Анастасии. Положила руку на щеколду, отодвинула засов, увидела моряка из клуба. Большие голубые глаза смотрели на Анастасию, не отрываясь.