Две жизни
Шрифт:
В четв„ртом классе кают не было вовсе. Пассажиры – сплошь бедняки, большей частью семьи сезонных рабочих или бродячие музыканты, жалкие балаганные фокусники и петрушки. В отдельном углу расположился целый цыганский табор. Со всех сторон слышались самые разнохарактерные наречия и возгласы. Тут были и торговцы, ехавшие со своим товаром и желавшие, очевидно, быть ближе к трюму; тут были и конюхи, сопровождавшие лошадей, – словом, глаза разбегались, – и я снова таращил их, позабыв обо вс„м на свете.
– Не отставайте от меня, – услышал я повелительный голос капитана и в ту же
Я вздохнул. Столько возможностей для наблюдений, – и надо идти мимо всего, памятуя только о буре, которая то ли будет, то ли нет: и я продолжал думать, что вряд ли она случится: солнце сияло, мы вс„ ещ„ шли по глади, и волну гнал только наш пароход-великан.
Мы внезапно остановились. В самом неудобном месте, в носу парохода, между бочками и ящиками, на ветру, сидела молодая, до крайности измученная женщина, держа на коленях реб„нка лет двух, прелестного живого мальчугана, беленького, как его мать. Рядом лежала девочка лет пяти, похоже, больная. Положив головку, мертвенно бледную, на колени матери, она, очевидно, была в забытьи.
– Почему вы выбрали такое неудобное место? – спросил капитан, обращаясь к женщине, на красивом лице которой изобразился ужас и глаза наполнились слезами.
– О, не выбрасывайте нас, – взмолилась она по-французски. Не понимая, видимо, английской речи капитана, она испугалась звука его повелительного металлического голоса и глядела теперь с мольбой. Капитан оглянулся, говоря, что его французский оставляет желать лучшего.
И. выдвинул меня впер„д, я поклонился женщине и перев„л ей вопрос капитана.
В ответ на это сл„зы градом покатились из е„ глаз, и она объяснила, что это единственное место, где е„, наконец, перестали донимать жестокие спутники; что сердобольный матрос устроил их здесь и пригрозил двум туркам, которые не давали ей проходу.
– Девочка не больна, мы только голодны: не выбрасывайте нас, мы едем к моему отцу в Константинополь. Мой муж умер, его задавило на стройке, и французская компания не пожелала нам ничего заплатить. Но я не могла ждать суда, мы умерли бы с голода. Пришлось вс„ продать и коекак добраться до Севастополя. Я отдала последние деньги за билет; не знаю, как и доедем. Но билет мой в порядке, – быстро говорила бедняжка, в полном смятении протягивая капитану билет.
Должно быть, нужда свалилась на не„ внезапно. Костюм, вероятно ещ„ совсем недавно купленный, был в пыли и пятнах; платье на детях тоже новое и тоже перепачканное в дороге. Высовывавшиеся из-под юбки ножки девочки были обуты в крохотные лакированные туфельки, совершенно не пригодные для дал„кого путешествия.
Мольба и страх за детей, которых она прижимала к себе, слабость, отчаяние
– столько чувств отражалось в глазах этого существа, что у меня защекотало в горле и, не думая, что я делаю, я наклонился и поднял девочку на руки.
– Нельзя е„ здесь оставлять, – сказал я И. – Уступим ей свою каюту.
– В этом мало пользы, – ответил за него капитан. – Они все нуждаются в медицинской помощи. На пароходе есть
Не успел он договорить, как доктор бросился к валившейся набок женщине. Капитан дважды свистнул в висевший у него на груди свисток, и перед нами вырос здоровенный матрос. – Разогнать толпу, – приказал ему капитан.
И точно по мановению волшебной палочки пассажиры расселись по своим местам, не дожидаясь вторичного окрика. – Теперь – носилки, – велел капитан. Пока ходили за носилками, И. поинтересовался, куда и кому внести деньги за отдельную палату для бедной женщины. Капитан написал записку, передал е„ доктору, приказав поместить мать с детьми в лучшую палату лазарета – каюту 1 А. Деньги следовало внести судовому кассиру, что вызвался немедленно исполнить младший из турок.
Женщина вс„ ещ„ не приходила в себя, и е„ уложили на носилки. Матрос протянул руки, чтобы взять девочку, но она крепко обхватила мою шею руками и громко заплакала. Я прижал девочку к себе и сказал И.. что сам отнесу реб„нка и останусь с больной матерью, пока она не придет в себя. Но И. отрицательно покачал головой:
– Отнеси дитя, дай матери капель из этого пузырька и немедленно возвращайся. У нас много дел. Но бедняжку мы не забудем. Скажи ей, как нас найти, пообещай, что мы вскоре ее навестим. Капли дай ей так, чтобы никто не видел, – шепнул он мне, и я двинулся вслед за носилками.
Шли мы долго, думаю, не менее двадцати минут мы вс„ взбирались по лестницам и коридорам, обойдя стороной парадные комнаты.
И чего только тут не было, в этом плавучем доме! И прачечные, и сушильня, и провиантские склады, и бельевые, и швейная мастерская, и специальное хранилище для пресной воды, и гимнастический зал и плавательный бассейн, и множество кухонь, и ледники, – я просто приш„л в растерянность и один ни за что бы не наш„л дороги обратно.
Каюта, куда мы, наконец, добрались, была вся белая, имела две койкидивана внизу и одну наверху. Вс„ в ней было роскошно и чисто. Пока сестра ходила за халатом для больной, а доктор прош„л в аптеку, я быстро влил в рюмку капель, которые дал И., и подн„с е„ к губам больной. Она открыла глаза, выпила лекарство и снова опустила голову на подушку.
Но я сразу заметил, что к щекам е„ прилила кровь; она шевельнулась, вздохнула, а когда вош„л доктор, приподнялась и спросила тв„рдым голосом:
– Где я?
Я подал ей девочку и сказал, что она находится в лазарете, где и пробудет до конца путешествия. Я просил е„, от имени капитана, ни о ч„м не беспокоиться и пообещал, что зайду к ней вместе с братом. Объяснив, где нас найти в случае необходимости, я перевел ей предложение доктора пойти с детьми в ванную комнату и переодеться в то, что полагается носить в лазарете.
Простившись с ней, я было решил, что мне самому ни за что не выбраться отсюда: но у выхода из лазарета увидел того же матросаверзилу, который сопровождал носилки и ждал теперь меня, чтобы отвести обратно.