Две жизни

Воронин Сергей Алексеевич

— Он химик.

— По удобреньям, значит. А у меня дочка в Перми живет. Хоть бы, говорю, внука или внучку заслала мне, а то все одна да одна... Теперь, правда, уж свыклась. А ране дико было. Ну-ко смолоду без мужика. Тридцати еще не было, как овдовела. А была здоровая. Кровь во мне так и играла. Всего час посплю, и опять на весь день, как заведенная. Да я теперь еще крепкая, что руки, что ноги... А баба-то у тебя злая? — внезапно спросила Елизавета.

— Зачем же, мы живем дружно.

— А это одно другому не мешает.

С

ночи подул ветер. Все сильнее, порывами, а наутро нагнал дождя с мокрым снегом. И под его шелест сиротливо закачались былки прошлогодних трав. Потом дождь перестал, зато повалил тяжелыми хлопьями снег. Он плотно и старательно, словно ватой, обкладывал сырую землю. В воздухе стало мозгло. Неприютно закружили над пустым полем вороны. И вся деревня, с ее полями, далеким лесом, показалась Вениамину Александровичу в этот час той классической русской деревней, которую он знал по школьным хрестоматиям. А тут еще этот старик, со своим: «Милый ты мой!..»

Все утро не выходил он из головы. И где-то уже задорила мысль: а что, взять да и написать об этом несчастном старике повесть. О том, как он просыпается с одной и той же скорбной мыслью, что никого нет рядом, что дети его забыли, а здоровье плохое. И еще написать о том, как женился, как родился первенец, потом другие; как ушел на войну. И после войны. И как разлетелись дети, забыли. «Волнительная может получиться повесть», — подумал Вениамин Александрович, но тут же вспомнил главного редактора издательства. Представил, как тот поморщится, узнав, что за повесть, и скажет:

«Зачем это? Мало чего не бывает в жизни».

«Да ведь это правда», — скажет ему Вениамин Александрович.

«Правда? Допустим. Но смотря как ее показать. Где та неуловимая грань между критиканством и тем, что необходимо для совершенствования нашей жизни?»

Вениамин Александрович в раздумье постучал пальцами о край стола.

«Нет-нет, не надо осложнять себе жизнь. Но... Но и так нельзя это дело оставить. Надо что-то предпринять... Напишу-ка я письмо».

И он написал письмо, в котором крепко отругал и сына, и дочь старика за то, что они забыли своего отца. И пригрозил им обратиться по месту их работы, если они не помогут больному старику.

Написав письмо, Вениамин Александрович направился к Сидельцу — так прозвали местные старика.

— Милый ты мой! — тут же вскинулся с постели Сиделец и протянул к нему руки.

В доме густо стоял тяжелый нечистоплотный дух. Вениамин Александрович стремительно прошел к окну, открыл форточку.

— Я на минуту, на одну минуту! Дайте мне адрес вашего сына или дочери. Я им написал письмо.

— Вон у «телека» конверт, там адрес сына. Там... Возьми, милый ты мой...

Вениамин Александрович взял у телевизора конверт, списал обратный адрес.

— Как зовут сына?

— Коля. Николаем... Евстигнеев он, Евстигнеев. А по отцу, значит, Иваныч.

Вениамин Александрович, не дыша, выскочил на улицу.

Там по-прежнему было неуютно. Шел дождь. И вдруг захотелось в город. В свой кабинет. К торшеру. К

книгам. И с недоумением подумалось: зачем он здесь? Неужели ни о чем другом не нашлось бы написать там, в городе? Зачем было ехать сюда, в эту глушь? Глупость... Глупость. Хватило бы материала и в городе. Можно бы о бытовом обслуживании. Совершенно нетронутая тема. Или о дружинниках... И он уже досадовал, что приехал сюда. Еще больше настроение испортилось, когда побывал в библиотеке.

Там, кроме библиотекарши, никого не было.

— Как тихо у вас, — поздоровавшись, сказал Вениамин Александрович.

— Весна. В это время да и летом — всегда тихо. Люди на полях.

Вениамин Александрович прошел к полке советской литературы. Сколько здесь было знакомых писательских имен, и больших и малых, известных и неизвестных. Он отыскал свою книгу. «Орлиное племя» — так называлась его повесть. Он взял ее и с грустью убедился, что ни у кого еще в руках она не побывала, хотя прошло со дня выпуска более трех лет.

— Как видно, у вас не так уж много книголюбов? — спросил он.

— Да. Зимой, знаете, еще брали почаще.

«Вот так, — идя домой, думал Вениамин Александрович, — стараешься, расходуешь серое вещество, а на поверку оказывается, твои книги и не читают. Надо будет об этом поговорить на собрании. Впрочем, не стоит. Против самого себя же может и обернуться».

— А я тебе жареной картошки со свининой приготовила, — приветливо сообщила Елизавета, как только он переступил порог. — Садись-ка, поешь... Надо же, у Мосиных свинья ногу сломала, ну и прирезали. Вот и разжились мяском.

«Обязательно надо с деталями! — досадуя, поморщился Вениамин Александрович, присаживаясь к столу. — А, впрочем, вкусно». Он съел все и попросил добавки.

— Я знала, что тебе понравится. Ладно, что Машка ихняя только огулялась, а если б супоросая...

— Не надо, не надо! — затряс руками Вениамин Александрович и поспешно прошел в свою комнату.

Вечер он провел довольно скучно и лег спать по-деревенски, когда чуть стало смеркаться. Но долго не мог уснуть — храпела хозяйка. Ночью часто просыпался, видя во сне какое-то нагромождение из своих книг, которые рассыпались, а он их все укладывал в какую-то пирамиду, и ничего у него не получалось. А рядом возвышался сфинкс и смотрел на него. Окончательно проснулся от чего-то мешавшего ему. Открыл глаза и увидел у постели, в ногах, того самого парня с притянутой к правому плечу головой и неподвижным оскалом на лице.

— Чего тебе? — несколько встревоженно спросил Вениамин Александрович.

Парень не ответил, продолжал все так же неотрывно глядеть на него.

— Если хозяйку, то она в огороде, — натягивая на себя одеяло, сказал Вениамин Александрович.

Но и на это парень ничего не сказал, продолжал все с той же окаменелой улыбкой глядеть на Вениамина Александровича неподвижными глазами.

— Чего тебе надо? — уже страшась, вскрикнул Вениамин Александрович и вскочил на пол.

— С кем это ты? — донесся из кухни голос Елизаветы.