Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
Матиас направил спонтон влево, и четыре наконечника копья в первом ряду качнулись в ту же сторону. Если бы противники следили за его телом, то ждали бы удара справа. Пригнувшись, мальтийский рыцарь размашистым движением, словно косой, полоснул пикой по ногам двух ближайших «пилигримов» и почувствовал три удара. Когда окованное железом древко, описав круг, оказалось у его бедра, он перехватил оружие снизу, поближе к лезвию, и оттолкнул плечом ближайшего противника, который прыгал на одной здоровой ноге. Тот упал на своего изувеченного товарища, и граф де Ла Пенотье проткнул щитовидную железу следующего
Следующему «пилигриму» из заднего ряда спонтон вспорол бок до самого позвоночника. Уклоняясь от меча последнего мужчины в заднем ряду, рыцарь обратным движением разрезал ему щеку до самой ноздри, но рана была не смертельной, и он провернул древко обеими руками, словно набирая воду из колодца. Послышался хруст – лезвие пики отделило верхнюю челюсть от остального лица, как тугую створку устрицы. Отступив, Тангейзер освободил спонтон, воткнул его острие под грудину противника, приподнял его и бросил под ноги остальным.
Теперь наконец можно сделать необходимую передышку.
Отряд должен тренироваться, чтобы действовать как одно целое. Кроме того, ему требуется командир и согласованность с другими отрядами. В противном случае люди полностью беззащитны. Для Матиаса был бы опаснее один человек, хорошо владеющий мечом. Пока раненые с перебитыми ногами кричали, а тот, у кого было вспорото горло, исходил кровью и ужасом, остальные выкрикивали команды, стараясь не задеть мечами друг друга. Они были достаточно молоды и воинственны, но не знали, что за время, требующееся для одного вдоха, исход их противостояния с мальтийским рыцарем был уже решен.
Тангейзер перехватил спонтон в левую руку, чтобы использовать угол атаки и стену дома, и продолжил свой кровавый путь с такой уверенностью, словно раскидывал навоз. Каждый раз он намечал цель и следовал за движением пики, отмечая любое отклонение от намеченного результата – такое отклонение могло впоследствии стоить ему раны. «Пилигримов» ждали удары снизу вверх под грудную клетку. Сначала в ближайшего к стене мужчину – в бок над левым бедром до самого позвоночника, чтобы разорвать аорту. Теперь назад и снова снизу верх, в живот второго, который успел повернуться. Потом присесть и повернуть лезвие, чтобы оно зацепило внутренности и на обратном движении вытащило их через рану. Еще один удар снизу вверх, сзади под ребра, так что острие пробило почки и желудок и вышло спереди, а затем рывок назад с поворотом от бедра, чтобы алая рана раскрылась до самой поясницы.
После этого Матиас сделал второй вдох. Воздух был зловонным от содержимого кишечников
Дальний из уцелевших ополченцев бросился к мальчикам. Иоаннит повернулся к его товарищу, который стоял ближе с факелом и мечом, и рявкнул ему в лицо:
– Бросай меч!
Юноша – он был совсем молод – отпрянул и подчинился. Рыцарь отступил на полшага назад и взял спонтон, как копье, оценивая расстояние до беглеца и его скорость. Потом он бросил пику, целясь чуть дальше. Спонтон не предназначен для метания, но расстояние было невелико, поэтому наконечник настиг беглеца, пробив его левую лопатку, словно это был пергамент, и не остановился, пока боковые выступы глубоко не вонзились в тело. «Пилигрим» рухнул в лужу крови – мальчиков и лошади – рядом с повозкой.
Тангейзер выхватил украшенный ляпис-лазурью кинжал, отодвинул факел, который держал перед собой юноша, и вонзил ему клинок в основание шеи. Потом поднял с земли меч. Тот оказался неважного качества. Лезвие было покрыто засохшей кровью, пролитой скорее во время убийства, а не в бою. Тангейзер перешагнул через первого «пилигрима», раненного в ногу, и отрубил ему голову. Вернее, он отрубил бы ее, будь меч остро наточен, а так ему пришлось потом резать им оставшиеся волокна мышц. Второй раненый лежал в грязи, свернувшись клубком и прикрыв голову руками. Матиас воткнул меч ему в подмышку и оставил там.
Оба упавших факела были свежее того, что горел на повозке. Госпитальер взял один из них и оставил раненого с перерезанным горлом и тех, у кого были вспороты животы, молить о смерти.
Подняв с земли свой меч, Тангейзер вложил его в ножны. Более яркий факел он вставил в кольцо повозки, а другой воткнул между спиц. Потом стал на колени рядом с Грегуаром и убрал в ножны кинжал, которым пользовался Юсти. Поляк обернул кусок постромка вокруг бедра мальчика и пытался зубами затянуть узел. Рыцарь взял у него кожаный ремешок. Кровь выплескивалась из раны толчками – была перебита артерия. Рыцарь перетянул бедро.
– Молодец, Юсти. Отличная работа, – похвалил он поляка. – Заткни свои раны колесной мазью.
Потом он осмотрел ногу Грегуара более внимательно. Пуля попала под правое колено, сбоку, и раздробила большую кость, словно брусок мела. Выходное отверстие было в ямке под коленом, откуда кровь текла сильнее всего.
Тангейзер почувствовал приступ тошноты, словно его желудок раньше мозга понял, что ему предстоит сделать. Странно: какие разные чувства может вызывать одно и то же действие… Госпитальер встал.
Ухватив древко спонтона, он оттащил убитого «пилигрима» в сторону. Потом, помогая себе ногой, Матиас выдернул наконечник, глубоко застрявший в мертвом теле, прислонил пику к повозке, вытащил из нее матрас и отбросил его в сторону. Взяв лишившегося чувств мальчика, рыцарь положил его на дно повозки, раненой ногой к самому краю. Грегуар тяжело дышал. Тангейзер прижал ладонь к его лбу.
Влажный и холодный. Он откинул с лица своего слуги волосы и посмотрел на его уродливый, широко раскрытый рот.