Двенадцать лет, семь месяцев и одиннадцать дней
Шрифт:
Окно было не только грязное, оно оказалось обитаемо. Туча букашек лепилась к нему: мухи, мотыльки, но больше всего комаров и мошки, известных кровососов. Он был невредим, находился по нужную сторону четырех квадратиков стекла, но это чувство успокоило его ненадолго. Этот бревенчатый домик был не крепче хижины Торо, он это знал. По комнате гуляли неприятные сквозняки. Он видел снаружи щели, заткнутые мхом, который наверняка высох и скукожился. Если эти холодные дуновения проникали в хижину, то и комары скоро найдут дорогу. И хуже того – мошка: она с виду такая же, но, говорят, более злая. Уолден не помнил, откуда он взял эти сведения, но он знал, что целые стада погибали от укусов этой пакости, стада быков. Она переносит страшные
Впрочем, если отец вернется, он приедет не этой дорогой. Окно выходило не на ту тропу, что привела их к поляне. Из него открывалось лишь нечто, похожее на ничто. Ночной лес представал плотной массой, в которой Уолден видел бездну тьмы, увенчанной где-то очень высоко облаками, пропитанными слабеньким светом невидимой луны, словно ночник горел в темной комнате.
Он стоял так бесконечно долго, повернувшись спиной к двери, но все еще ожидая, хоть и не признаваясь себе в этом, ее слабого скрипа. От каждого треска пламени в очаге, от каждого стона досок под ногами у него подпрыгивало сердце. Потом снова что-то неуловимо изменилось. Это касалось не хижины, но его самого. Он теперь иначе воспринимал звуки. Треск и скрипы больше не пробуждали в нем ни малейшей надежды. Наоборот, они разжигали его страхи. Они возвещали не приход отца, нет, что-то другое, он сам толком не знал что. Присутствие, которого он не хотел.
Потому что, когда в лесной чаще появляется кто-то, это, как правило, не ваш отец.
Теперь Уолдену еще страшнее было обернуться. Он прижимался к окну, нос к носу – к хоботку? – с комарами и мошкой. Он всматривался в ничто за пеленой трепещущих крылышек. Случалось, однако, что он различал слабый свет и даже тень среди теней. Он отмахнулся от мысли, что это, может быть, отец посмеивался под деревьями над сыгранной с ним славной шуткой. Джек Стивенсон все же не до такой степени спятил. Прижавшись лбом к стеклу, Уолден ощущал ночную прохладу. Она поднималась от гнилостной лесной почвы, от папоротников, от ковра опавшей листвы и лужиц, где кишели личинки кусачих и кровососущих насекомых, от тяжелой сырости. Надо и вправду быть больным на всю голову, чтобы заставить его провести ночь в этом враждебном лесу только ради удовольствия дурного розыгрыша.
Это соображение обрушилось на него как удар молота. Очевидность подкосила ноги. Уолден доковылял до койки и рухнул на нее – она оказалась в точности такой неудобной, как он и предполагал. Отец не вернется, думал он. Его не могло быть здесь, в этом сыром и враждебном лесу, а значит, он не вернется. И если есть снаружи кто-то или что-то, это точно не он.
Высокий конус печи из почерневшего дерева согревал ему ноги, это была первая отрадная новость за день. Накатывал сон, и Уолден пришел в ужас, настолько немыслимым ему казалось уснуть в этом месте, не зная, где он и почему здесь оказался. Особенно сильный треск пламени заставил его вскочить с кровати. Наверно, он все же задремал на секунду-другую. Во всяком случае, ему показалось, что он внезапно проснулся в театре теней, узнать окружающее он был не в состоянии, да так, что голова у него пошла кругом. Он кинулся к противоположной стене и схватил карабин. Прислонил его к бревнам рядом с собой и снова лег. Это был «ремингтон-700», стреляющий пулями калибра 243 «винчестер». У отца их было два одинаковых, и второй он оставил себе. Да, насколько он понял, Джек покинул дом с двумя «ремингтонами». Один мне, другой тебе. Уолден ума не мог приложить, почему он это сделал. Ведь ясно, речь шла не об охоте.
Он снова поднялся, чтобы взять две книги Торо, полагая, что скучное чтение успокоит его и даст уснуть более-менее безмятежным сном (хотя перспектива погрузиться в небытие продолжала его ужасать). Он не разочаровался. Начал, само собой разумеется, с той, что называлась «Уолден». Первый абзац он одолел. Затем следовала длинная и непонятная фраза. Тогда Уолден просто полистал книгу, посмотрел на портрет автора на первой полосе (он был очень некрасивый, наверно, потому
Уолден наконец уснул с книгой под мышкой. В его снах юный Уолден был на базе с бейсбольной битой в руке и не делал ни малейшего движения, когда баттер посылал мяч в сторону кетчера (вот и доказательство, что сны иногда говорят чистую правду). Продолжение последовало более значимое, это было словно откровение. Во сне Уолден понял, что здесь наверняка разыгрывается его жизнь. Что ему хватило бы движения руки, одного точного удара, чтобы этот сон, обернувшийся кошмаром, не сбылся. Не попытавшись отбить этот мяч, он совершил роковую ошибку. И теперь расплачивался.
Когда он открыл глаза, в голову само собой пришло выражение, которое он слышал иногда от отца: «Между собакой и волком». Он заерзал, выпростал ногу из-под одеяла, под которым спал одетым, – только ботинки стояли на полу, но он не помнил, как их снял. Потом, собравшись с мыслями, он поправился: «Между волком и собакой». Это был не поздний вечер, а конец ночи, не сумерки, но рассвет. Такое, во всяком случае, впечатление производил серый свет, сочившийся в окно.
Огонь в печи погас, и неприятно похолодало. Сырой лесной воздух и без того уже проник в хижину. Уолдену хотелось вернуть себе ногу, которая, казалось ему, ушла гулять по собственному разумению, и спрятать ее под тонкое одеяло, в мягкое тепло, выделенное его спящим телом. Он проклял окно без занавесок. Ему еще не хватило сна и сновидений, хороших или дурных.
Увы, все в нем уже проснулось. Не только зрение, слух, мысли (нет ничего лучше страха, чтобы активировать нейроны): мочевой пузырь, казалось, увеличивался с каждой секундой.
Надо было встать. Как последний балда, он поискал глазами то, что его маленькая соседка Джемма стыдливо называла «одно местечко». Отец иногда говорил «уборная», иногда – «сортир». Впрочем, как ни назови, в бревенчатой хижине удобств не было предусмотрено. Не зря воспитанные люди говорят «отхожее место» – чтобы облегчиться, Уолдену придется отойти от дома и встретиться лицом к лицу с лесом.
Вот и дожили. Испытание дня номер один: справить нужду как охотники, лесорубы, лесные люди, дикари. Спустить штаны на лоне природы. Разумеется, априори наблюдать за ним было некому, но трудно представить себя в более уязвимой позе, чем со спущенными штанами. Уолден понятия не имел, что ждет его за дверью.
Он мог бы и догадаться: его ждут сырость, влага, запахи мокрой травы, гниющего дерева, порыжевших сосновых игл. Поляна была окружена высокими деревьями. Уолден не стал отходить далеко. Кто сказал, что надо обязательно мочиться на что-то? Ему не нужны были ни ствол, ни куст. Однако у самой хижины он все же не остался, как если бы прочел на двери просьбу оставить место таким же чистым, как было. Шутка, на его взгляд, слишком затянулась. Не успев оголиться, он услышал гудение и жужжание. Две секунды, не больше – и комар сел ему на коленку. А может быть, это была мошка. В мутном свете он их не различал. Да, было семь часов утра, и день обещал быть хмурым. Вот тебе и индейское лето!
Уолден мочился, сидя на корточках, как девчонка. Ему претило показаться во всей красе лесным жителям. Взмах руки – и широкое алое пятно расплылось на коже. Это был, подумалось ему, первый точный удар за всю его жалкую карьеру. Но с насекомыми он не разделался. Вернувшись в хижину, он уловил характерный звук маленьких крылышек. Убежище слишком долго пустовало. Водворение большого куска мяса, полного крови, не прошло незамеченным. Кровососущие подстерегали его, облизываясь за стеклом целую ночь. Ему достаточно было приоткрыть дверь. Теперь первые гости не преминут позвать друзей и подруг.