Двенадцать ступенек в ад

Дрозд Борис

– Это тот самый ваш укрепрайон, через границу которого прошедшей зимой прошла диверсионная группа, отбила куски бетона от дота, разбросала вражеские контрреволюционные листовки и ушла восвояси? – насмешливо спросил Молотов. – Хорошо же вы охраняете границу, товарищ Дерибас, если через нее свободно гуляют диверсанты!

– Группе диверсантов ночью можно просочиться через границу, если они хорошо знают местность. А они наверняка из бывших белых или местных эмигрантов и хорошо знали местность, – ответил ему Дерибас.

– И даже не удосужились ваши пограничники ни одного из них задержать, – так же насмешливо проговорил Молотов. – Диверсанты спокойно прошли, разбросали листовки, осмотрели доты, переночевали на нашей

территории, в нашем доте, преспокойненько выпили, закусили и ушли назад. – А газеты белоэмигрантские, печатающиеся в Харбине, у вас там еще не распространяются свободно?

Дерибас молча проглотил этот язвительный укол Молотова.

– Кто в настоящее время является комендантом этого района, товарищ Дерибас? – спросил Сталин.

– До последнего времени комендантом этого района был комбриг Круглов, товарищ Сталин, – ответил Дерибас.

– Что касается Круглова, товарищ Сталин, то начальник Благовещенского укрепрайона в настоящее время арестован, – поднявшись с места, вмешался в разговор Ежов.

– Вот как? – спросил Сталин, и его брови вскинулись вверх. – В связи с чем арестован комбриг Круглов, товарищ Ежов? – Из-за халатности и беспечности?

– Нет, товарищ Сталин, на Круглова дали показания арестованные в Хабаровске военнослужащие. Я сейчас не имею возможности назвать их фамилии. Вместе с Кругловым также арестован комдив Балакирев и комдив Флоровский , а вчера арестован заместитель начальника разведуправления Дальневосточной армии Тарханов .

– А кто из военных Дальневосточной армии еще арестован, товарищ Ежов? – спросил Сталин.

Ежов достал из папки бумаги.

– Как вам уже известно, товарищ Сталин, арестованы комкор Лапин, комдив Сангурский, комдив Фирсов, комдив Дзыза , комдив Аронштам, комкор Чайковский, комбриг Кошелев. Ведется разработка еще множества других высокопоставленных должностных лиц из ОКДВА, и их аресты дело ближайших дней.

Помолчали. Сталин, нахмурившись, отправился в свое путешествие до дальнего окна, покуривая трубку. Там он постоял какое-то время, стоя боком к ним, глядя в окно и о чем-то, вероятно, размышляя. Затем, вернувшись, встал за спиной Ежова и Молотова и, глядя на Дерибаса в упор тяжелым взглядом, которого не мог вынести Дерибас, проговорил:

– Судя по всему, работа отправленных на Дальний Восток московских следователей приносит свои результаты, – подвел он итог своим размышлениям Сталин. – Вам известно, товарищ Дерибас об аресте этих высокопоставленных военнослужащих?

– Мне буквально на днях стало известно только об аресте Лапина, Кошелева, Фирсова, Аронштама и Дзызы, товарищ Сталин.

– Половина высшего командного состава вовлечена в заговор против Советской власти, а органы безопасности Дальневосточного края спят сном дальневосточного медведя. Как так получается, товарищ Дерибас? Если предатели Путна с Гамарником хозяйничали длительное время на Дальнем Востоке при полнейшем бездействии дальневосточных органов безопасности, можно ожидать, что они заложили крепкий фундамент для заговорщиков не только в дальневосточной армии, но и во все советских и партийных и организациях, на важнейших военных заводах и стройках.

– Я сейчас не имею возможности ответить на этот вопрос, товарищ Сталин, – ответил Дерибас.

У Сталина была манера, подчеркивая какую-то важную мысль, делая акцент на ней, встряхивать рукой, в которой он держал трубку.

– Вы уверены, товарищ Дерибас, в том, что не существует связи заграничных белоэмигрантских центров с антисоветским контрреволюционным подпольем в самой армии, в органах НКВД и во всех перечисленных организациях на Дальнем Востоке, действующих в связке с японскими разведслужбами для подготовки заговора против Советской власти?

Сталин остановился против Дерибаса и испытующе глядел на него своим тяжелым взглядом.

Дерибас на протяжении всего

разговора со Сталиным ощущал какое-то напряжение, словно бы попал под какое-то магнетическое воздействие, невольно сковывавшее его, от чего он чувствовал немалое волнение, так что чувствовал, как шея его взмокла и почему-то давил воротник кителя. Это напряжение создавалось и поддерживалось и долгими паузами между его вопросами, и методическим расхаживанием Сталина, его неторопливостью, курением трубки, и, казалось, безучастным лицом Молотова, который сидел, положив руки на стол и сцепив их в замок, и не менее напряженным лицом Ежова, сидевшего окаменело, прямо, не смея даже отвалиться на спинку стула, а руки сложив на коленях. Но в особенности создавалось манерой Сталина подолгу стоять к ним боком или спиной, когда он расхаживал, доходил до дальнего окна, там останавливался и задумывался, очевидно, что-то решая или обдумывая очередной вопрос. И после этого следовал новый вопрос или какое-то уже взвешенное решение. И ум, и наблюдательность, и знание людей ясно сказали Дерибасу о том, что у Сталина все рассчитано, каждый жест, движение, походка, интонации голоса, паузы, эта нарочитая неспешность, даже медлительность, молчание, и вот это курение трубки, – все, все создавало и поддерживало напряжение, сковывавшее людей, парализующее их волю, что, вероятно, Сталин считал необходимым, и ему это удавалось. «Вся спина мокрая! Подавляет! Совершенно подавляет! Вот именно», – мимоходом думалось ему. – А чем подавляет? Авторитетом? Нет. Чем-то другим. Но чем? Тишина гробовая, голоса не повысил, неудовольствия своего не выказал, а совершенно подавил! Прикажи он сейчас мне раздеться догола, и я бы ни минуты не колебался». Должно быть, он основательно проработал немало книг, изучая психологию властелинов и их методы воздействия на толпу и ближайшее окружение».

– Если допустить возможность заговора, товарищ Сталин, – говорил Дерибас, преодолевая волнение, – то для этой цели заговорщики должны иметь многочисленных сторонников и важные посты в армии, на флоте, в военно-воздушных силах. И по возможности по всей стране, а не только в Дальневосточной армии.

– А разве аресты командного состава Дальневосточной армии ни о чем вам не говорят? Разве аресты Тухачевского, Уборевича, Якира, Гарькавого и других военных, занимавших главные должности в самых важнейших округах СССР, об этом не говорят? Нет, они об этом очень красноречиво говорят. Чем же тогда занимались на Дальнем Востоке органы безопасности? Не утратили ли вы там со своими сотрудниками большевистской революционной бдительности по отношению к заговорщикам, троцкистам и всевозможным врагам Советской власти, товарищ Дерибас?

– Я не имею сейчас возможности ответить на этот вопрос, товарищ Сталин. Аресты ответственных должностных лиц в дальневосточной армии прошли в мое отсутствие, я не знаком с протоколами их допросов и их показаниями. Отдельные аресты могут иметь место и быть основаны на недовольстве отдельных военных разными причинами и антисоветскими разговорами, а не о действительно реальном заговоре с реальными намерениями о свержении Советской власти.

– Вы уверены в этом? – спросил Сталин, нахмурившись.

– Уверен, товарищ Сталин. По крайней мере, был уверен до вызова меня в Москву. Меня нет на месте уже ровно месяц. Нашей агентурой и особым отделом армии не вскрыто ни одного факта, подтверждающего нелояльность комсостава дальневосточной армии Советской власти и лично вам, товарищ Сталин. В армии есть большое недовольство военных наркомом обороны Ворошиловым, вам это должно быть известно. Рассуждение военных о некомпетентности Ворошилова ни для кого не секрет, это досужие разговоры, но никак не основание для заговора. Им недовольны во всей армии, а не только в дальневосточной. Я не смею ставить под сомнение военные способности товарища Ворошилова, это не мое дело, товарищ Сталин.