Двенадцать ступенек в ад
Шрифт:
– Счас-счас! По целенькой вам на рыло, – отвечал коротышка.
Он прошел немного вперед к стоявшей здесь тумбочке (со столом и несколькими табуретами), наклонился, открыл дверку и достал, гремя стеклом, с нижней полки три поллитровые бутылки водки, уложенные в продуктовую сетку.
– Посуда при себе имеется или одолжить? – спросил он.
– Имеется!
Коротышка установил бутылки на поверхность тумбочки, а бригадир крикнул в сторону дверей:
– Васька, ну что ты там встрял в дверях? Оттащи
– Давай, старшой, примем по чуть-чуть? – подойдя к ним, попросил тот, которого звали Васькой.
– Ни-ни-ни! – решительно возразил «бригадир». – На кладбище примем, когда разгрузимся, по жмурикам поминки справим.
Началась работа. Из «мертвецкой» трупы таскают к грузовику все четверо служителей уборочной команды, разбившись на пары, взявши за руки и за ноги. Укладывают в грузовике двое – «бригадир» и Васька. Водитель в погрузке не участвует. Отвернувшись, он стоит в сторонке и покуривает.
– Мертвяки тяжеленькие! Живые-то полегче!
– А этот-то пузатый всю спину мне прогнул!
– Гля, старшой, баба! Кажись, улыбается! А вон еще одна!
– Привиделось тебе, что ль? Перекрестись, а то ночами сниться будет!
Через полчаса набили грузовик доверху.
– Хватит, а то еще по дороге выпадут. Да еще, Васька, тебе где-то разместиться надо. – командует «бригадир». – Брезент хорошенько скрепи с бортами!
– Васька, тебе не страшно на жмуриках сидеть? – спросил его коротышка.
– Не, я привычный!
Все. Захлопнулись двери кабины, и осторожно фургон стал выбираться из тюремного двора. Вот миновал арку, вырулил на Волочаевскую улицу, повернул направо, проехал квартал и опять повернул направо, на главную улицу Хабаровска, названную именем Карла Маркса – одного из главных творцов Великого Революционного Учения. Фургон мчался за город, на Матвеевское шоссе, за село Матвеевку и дальше-дальше, на городское кладбище, место прежде глухое, но с октября тридцать седьмого разрешенное для обычных захоронений. Лето. Нужно торопиться, светает рано. В четыре часа уже рассвет.
…Перед въездом на территорию кладбища дорогу фургону преградил шлагбаум, и ночную тишину потревожил звук автомобильного сигнала, а тьму прорезал свет фар. Из будки нескоро вышла сторожиха в платке на голове, в куртке, подпоясанной веревкой, с большим фонарем в руках. Ночи в этих местах прохладные даже летом.
Старуха спустилась по ступенькам с невысокого крылечка и подошла к шлагбауму, прикрывая глаза ладонью от яркого света фар.
– Кто такие? – спросила она, светя фонарем на автомобиль.
– Открывай-открывай, бабаня! Свои! – опустив стекло кабины, крикнул бойкий «бригадир» развязным тоном.
– Опять солдатиков привезли, что ль?
– Их самых, бабаня!
– Что ж там такое? Кажную ночь возите
– Бои все идут на границе, бабаня, в Приморье. Слыхала, небось, про Хасан?
– Ну, чей-то слыхала…
– Японец прет через границу, сволочь!
– И что ж им там наши не могут рога обломать, что ль?
– Обломают! Да шибко много их, чертей! Мильенная армия.
– А почто опять ночью возите?
– А как ты думаешь себе, бабаня, ежели днем возить? Народ днем ходит, смущать людей, толки разные пойдут. Тут нельзя без секретности.
– И эти-то опять без гробов-то голые или в исподнем?
– И эти тоже, бабаня. Из госпиталя взятые, помершие. Одевать, что ль, их? А гробов-то на них где напасешься? Каждый день, считай, по полсотне да по сотне мертвяков шлют…
Неподалеку от ворот по левую сторону от входа – длинный, глубокий ров, выкопанный еще в мае нанятыми землекопами, заготовленный впрок, с запасом на будущие захоронения. К рву, развернувшись, сдает грузовик задним бортом, поближе, к самому краю.
– Куды ж яма-то такая глубокая? – спросила старуха, проследовавшая за грузовиком к месту захоронения и светя фонарем в яму.
– Так нужно, бабаня…Их много будет, спать тебе сегодня не придется. И завтра, и послезавтра, и после-после завтра будем возить помногу, пока война не кончится.
Открылся задний борт и приезжие стали аккуратно сбрасывать трупы в яму, ухватив за руки и за ноги, а затем, когда первые ряды закончились, «бригадир» влезал наверх и подтаскивал трупы к краю кузова в рядок; потом спрыгивал, и опять они вдвоем брали их за руки и за ноги и бросали в яму.
Не прошло и пяти минут, как грузовик со всех сторон обступили кладбищенские собаки, свора которых из пяти-шести особей поселилась здесь в поисках пропитания, которое оставляли на столах и на могилах посетители. С кладбища ничего уносить нельзя – это известное всем табу. Сбежавшись со всех уголков, псы тотчас же обступили грузовик со всех сторон, не приближаясь к нему и злобно, остервенело стали облаивать это им уже знакомое железное чудище, вторгшееся в их владения и от которого исходил дух смерти.
– А чем это от вас всегда воняет? – с подозрением спросила старуха. – Всех собак пособирали с округи, никак не уймешь их после вас.
– Водкой разит. В этом деле без нее-то никак нельзя, сама понимаешь, бабаня.
– Да не водкой от вас прет, а какой-то гадостью!
– Так больницей, бабаня, воняет, ею родимой, – отвечал «бригадир».
– Хм, больницей, – недоверчиво бормочет старуха, принюхиваясь. – Ишь, псы-то как остервенели, ни одну машину так не облаивают.
– А что им еще делать? – отшучивался «бригадир»? Собаке положено брехать, вот она и брешет.