Двенадцать ворот Бухары

Икрами Джалол

— Вот хорошо! — сказал себе Мирак. — Раньше всех приеду на базар…

Осел Мирака, отдохнувший за ночь, бежал бодро, а Мирак быстро шагал за ним и весело пел:

Я бежал, бежал, бежал, До Чорсу добежал, Там осла увидал, Деньги вынул и отдал… И-их!

В воздухе скользили ласточки, лучи восходящего солнца золотили их крылья. Над широкой равниной степи веял приятный ветерок, шелестел ветвями урючин, росших вдоль пашни, на траву пала роса. Степь просыпалась, дышала свежестью. И на земле и на небе было чисто,

светло, радостно, как будто за ночь — к встрече с утренним солнцем — все было вымыто, вычищено, доведено до блеска… В кишлаке слышалось блеяние коз и баранов, мычанье коров, ржанье лошадей. Пастухи сгоняли стадо. А в полях звенели птичьи трели. Начинался обыкновенный день, день ранней осени под Бухарой.

Но это был совсем необычный день!

А Мирак не знал, что день этот станет необыкновенным, он быстро шагал за своим ослом по безлюдной и тихой дороге к Кагану, заботясь поскорее довезти и продать свои дыни. Этот четырнадцатилетний мальчик, которому впору было беспечно предаваться играм, рано повзрослел, превратился в юношу с самостоятельными суждениями, серьезного и вдумчивого. Он был не так уж высок, но руки его окрепли в труде, были мускулисты и сильны. Ноги его были обуты в рваные сапоги с узкими носами и без каблуков, поверх голенищ свешивались неопределенного цвета карбосовые штаны. На нем была карбосовая же рубашка с широким воротом, легкий, без подкладки полосатый халат и выцветшая тюбетейка из черного бархата… В такой невзрачной одежде, но зато с улыбкой на лице, с озорным огоньком в черных глазах, полный веселых надежд, шагал он вслед за своим ослом.

За мостом через речку Курак дорога поворачивает на восток и подходит близко к линии железной дороги Каган — Самарканд.

В лицо Мираку брызнули первые лучи восходящего солнца. Словно нарочно для этого дня надев свой сверкающий золотой наряд, солнце открыло лицо миру, и вся окрестность вмиг засветилась и засияла.

Тень осла и длинная тень Мирака то бежали по краю дороги, то попадали в заросший травою арычок, но все двигались и двигались вперед. На дороге появились и другие путники. Дехканин вез на трех ослах солому, другой на двух ослах свежий клевер, третий тащил на спине корзину с инжиром. Скоро со стороны Кагана показался арбакеш с нагруженной чем-то арбой. Дехканин с соломой, поздоровавшись с арбакешем, спросил:

— Что, проезд в город открыт?

— Только один проезд и остался, — ответил арбакеш.

Мирак не обратил внимания ни на вопрос, ни на ответ. Он радовался, что никто, кроме него, не везет на базар дыни. Только он, Мирак, везет целый мешок дынь и первым приедет на базар.

— И-их ты, живая тварь! — подгонял он осла и шагал еще быстрее.

Проехав кишлак Гачкаш, он ясно увидел станции Каган и Амирабад. Длинный ряд красных вагонов протянулся от станции Амирабад до самой станции Каган. Паровоз дал свисток, выпустил в небо клубы белого дыма и тронулся.

Как их много выстроилось в ряд, этих вагонов! Он в жизни своей не видал столько красных вагонов! Как будто они сошлись здесь со всех железнодорожных линий. Мирак так удивился, что даже остановился на минуту.

— Как много вагонов собралось, — сказал он дехканину, везшему солому. — Разве из Кагана поезд не пойдет?

— Войска приехали, говорят, — сказал дехканин. — Все эти красные вагоны полны солдат. Хорошо, хоть наш переезд не закрыли, арба только что проехала.

— А, правда, — сказал Мирак, — вон, посмотрите, солдаты строятся. Ух, как их много!

В самом деле, из красных вагонов, которые заняли все пути, выходили солдаты с пулеметами и ружьями и шли к станции Каган и к кишлаку Убачули, который находился у дороги в Бухару. Дехканин, везший солому, немного

постоял, поглядел, потом пошел своей дорогой. Мирак тоже хотел продолжать свой путь, но, увидев, что позади, от кишлака, кто-то скачет на лошади, остановился. Всадник был еще далеко, а Мирак уже узнал его: это был тот самый незнакомец, который вчера вечером приходил к ним на бахчу. Он не обратил внимания на Мирака, проскакал мимо, направляясь в сторону Кагана. Когда улеглась пыль, поднятая копытами скачущей лошади, Мирак снова пустился в путь. Пройдя на переезде между рядами вагонов и железнодорожных путей, он погнал своего осла мимо хлопкового завода и караван-сарая, где торговали чаем, к каганскому базару. В вагонах, мимо которых он проходил, были все военные, слышалась разноязычная речь — говорили по-русски, по-таджикски, по-иоркски. Мирак вспомнил, что ребята в кишлаке болтали про войну… Можот быть, эти солдаты приехали воевать?.. Война!.. Сарбазы эмира упражняются в стрельбе, афганские войска прибыли на боевых слонах… Минерное, будет большая война… Если бы можно было посмотреть, как шиоюг, Мирак, конечно, пошел бы… Но где будет война? Должно быть, на площади у Кули Шаголон или в степи за Самаркандскими воротами… Ч, лн иойпы, конечно, нужен простор…

Мирак шел позади своего осла, как вдруг резкий треск, раздавшийся над головой, заставил его вздрогнуть; даже равнодушный ко всему осел навострил уши. Взглянув вверх, в небо, Мирак увидел самолет с двойными крыльями, летевший в сторону их кишлака. У самолета на крыле была красная звезда, он летел, треща и качаясь, как от ветра. Мирак и раньше несколько раз уже видел самолет и знал, что он пролетит высоко над их кишлаком, сделает круг и повернет назад — в Бухару; он знал также, что эту механическую птицу зовут «айаплан»; всякий раз, когда она появлялась над кишлаком, мальчишки громко выкрикивали такие стихи:

Айаплан — большая птица. Почему не пьешь водицы? Ты не тронул ни зерна, Звезды все склевал сполна

Сейчас аэроплан летел так низко, что можно было рассмотреть пилота в больших очках; шум был оглушительный, и Мираку стало страшно.

Аэроплан пролетел. Мирак добрался до площади около караван-сарая, где всегда толпился народ и был небольшой базарчик. Мирак обычно не ездил на большой базар и продавал свои овощи и дыни здесь. Сегодня площадь была забита людьми, большей частью солдатами. Когда Мирак, привязав осла к ближайшему дереву, свалил свой мешок на землю и выложил дыни, около него тотчас столпились покупатели.

— Почем дыни? — спросил один солдат по-тюркски.

— Сколько дадите, — отвечал Мирак. Молодые солдаты переглянулись и засмеялись.

— Какой же ты продавец, если не знаешь цену своему товару? — сказал другой солдат по-таджикски.

— Это дыни со своей бахчи, — сказал Мирак, вспомнив слова, когда-то сказанные отцом. — Им цены нет, их цена — земля и вода, данные богом, и пот дехканина!

— Ишь шайтан! — сказал удивленно солдат. — Ты, оказывается, остер на язык!

— Если его дыни так же хороши, как слова…

— Раз дехканин не знает цены своему товару, бери по дешевке…

— Как же можно не знать?!

В разговор молодых солдат вмешался мужчина средних лет, тоже военный.

— Не удивительно, что парень не знает базарной цены, — сказал он по-таджикски, но видно было, что он русский и на таджикском говорит с трудом. — Мальчик приехал из кишлака, базара не знает, а вы набросились на него, вот он и положился на вашу добрую волю. Вот за эти три дыни — рубль. Идет?

— Рубль? — удивился Мирак.