Двенадцатый двор
Шрифт:
— Ссорились или дрались? — спросил я, чувствуя, что лицо покрывается испариной.
— Ссорились, говорит.
— Идемте к этой Надежде Никитичне.
16
Надежда Никитична Зубкова оказалась неразговорчивой, хмурой женщиной. Она стояла посредине двора, захламленного дырявыми ведрами и тазами, щепками, ворохами каких-то тряпок — крупная, сильная, в засученной по локоть грязной кофте, и хмуро смотрела на нас.
— Все я вам уж обсказала. Добавить нечего. — Голос у нее был хриплый,
— Вот для товарища следователя повторите, — сказал Фролов.
— Повторите. Где я вам времени наберусь для рассказов. У меня поросенок вон с каких пор некормленый. — Она вытерла руки о большой тугой живот, недовольно помолчала. — Ну, пошла я утром к реке козу привязывать. Трава там сочная.
— Во сколько пошли? — спросил я.
— На часы не глядела. Может, семь, а может, боле. Подождала, когда дождь поутих, и пошла. Ну, колышек забиваю. Как раз напротив яблонь тех. Ну, и вижу: оба они там, Мишка и Васька. Стоят друг против дружки. Руками размахивают, долдонят чего-то.
— О чем они говорили?
— Да разве слышно? Далеко ведь. Только голоса — гу-гу, гу-гу. И все.
— Не дрались?
— Да нет, не дрались. — Надежда Никитична подумала. — Вроде только Мишка в грудь Ваську толконул.
— А Морковин на это что?
— Не видела. Домой пошла. Что мне на их глядеть? Петухов, что ль, молодых не знаю. Как они на месте топчутся. Да и дождь сыпал меленький.
— Значит, чем ссора кончилась, вы не видели?
— Я же вам говорю — домой пошла.
— А выстрелы вы слышали?
— Как же, конечно, слышала. Соседи, считайте. Через пять дворов.
— Много времени прошло с тех пор, как вы от козы ушли?
Надежда Никитична что-то заволновалась.
— Нет... Совсем мало. Постойте. Ну, пришла. В сенцы вот ведро с водой внесла. Хотела курям ячменя бросить. И здесь... Да, в самый раз... Он и стрелял.
— Кто он?
— Откуда ж я знаю, кто. Вы следователь, вы и узнавайте.
— Так сколько же прошло времени?
— Мало. Минут пять. Может, чуть боле. Вот и все, что видела. Поросенок у меня некормленый. Вы уж не обессудьте.
И она пошла в сени.
— Суровая женщина, — сказал Фролов. — Вот так. Что же, Петр Александрович, еще один подозреваемый?
— Выходит.
— Надо брать Морковина.
— Какого? — спросил я и начал злиться.
— Старшего.
— Почему именно старшего?
— Надо же действовать. Возьмем старшего, посмотрим, как поведет себя Василий. Подозреваемый берется в несколько часов. А вы...
— Явно подозреваемый, — перебил я его. — Завтра. Никуда от нас Морковин-старший не денется. Если, конечно, он убийца.
— Тогда взять обоих. — Фролов передернул плечами. Привычка у него такая, что ли? — И перекрестный допрос.
— Все-таки давайте завтра, — сказал я, с трудом сдерживая раздражение.
— Вы ведете расследование, вы и решайте. Только мне непонятно, почему завтра?
— Вы с квартирой устроились? — спросил я.
— Устроился, — недовольно сказал Фролов.
— Идите
Мы отчужденно попрощались.
Я и сам не знал, почему завтра. Я чего-то ждал. Чутье? Интуиция? У меня было ощущение, что еще сегодня что-то прояснится.
17
Бабка Матрена все еще суетилась у летней плиты во дворе.
— Ходют, ездют, — ворчала она. — Никакого порядка. Просто спокоя нет. Когда на стол подавать? Вы-то как? Сейчас вечерять будете?
Есть не хотелось.
— Нет, нет, спасибо. Я Ивана Матвеевича подожду.
Я прошел в горницу. Свежо пахло вымытыми полами; мирно тикали ходики; лампадка слабо горела в божнице перед иконой. Было здесь старое, с протертыми подлокотниками кресло, и я сел в него. Почувствовалась усталость.
«Морковин-старший или Морковин-младший? — подумал я. — Еще не хватает только кого-то третьего».
Вошла бабка Матрена. Села на лавку, расправила юбку и аккуратно сложила руки на коленях.
— А Василий-то Морковин, меньшой, с бабой своей в город подался, домой, — сказала бабка Матрена. — От греха подале.
Меня прямо выбросило из кресла.
«И этот болван участковый не сказал. Только за Сычом следят».
— Когда?
— Да уж часа два, должно. Петька Охотин самосвал в город гнал и прихватил их. Да вы чего это?
— Ничего, ничего. — Я опять опустился в кресло.
«Если он — далеко не уйдет. Уехал... Может, совпадение? Уехал. Позвонить, чтобы встретили? Арестовали... Нет, нельзя же все выстраивать только на подозрениях, на догадках. Ссорился с Михаилом у яблонь... Ну и что? Мало ли люди ссорятся. Уехал? Что здесь криминального? Не понравилось, с родителями повздорил. Да, Нина... Что у них было? И какие отношения у Михаила и Василия? Скорей бы Иван Матвеевич приезжал».
— Все ездют, ездют, — ворчала бабка Матрена.
— Хороший у вас председатель? — спросил я, чтобы отвлечься от своих путаных дум.
— Правильный мужчина, — сказала бабка Матрена. — С народом, верно, крут бывает. Дык разве ж с нашими лиходеями можно по-людски? Обленились при тодышних председателях. Да и то, какие председатели были? Одно прозвание. Етот в свою сторону, другой — в свою. Считай, все мужики, какие есть в деревне, председателями перебывали. И чего учудили? Изделали промеж себя уговор — кого по очередке в председатели ставить. Поставят мужика — он себе избу за колхозные средства сколотит. Или там корову приобретет. Ну, на собрании яво скидают, не справился, мол, и другого в председатели, кого очередь приспела. Тот, понятно, свою выгоду блюдёть. И спешит, конечно — до собрания надо поспеть. Так я вам скажу, до Гущина одна растошшиха в колхозе была. Бедовали. Коров в иную зиму соломой с крыш кормили. Задашь ей, разнесчастной, етой гнилой соломы, только что кипятком обдашь, а сама слезами горючими заливаешься.