Двенадцатый двор
Шрифт:
— А сейчас как живете? — спросил я.
— Ну! Жизнь покультурнела.
— И давно у вас Иван Матвеевич председательствует?
— Да уж шестой год, дай бог ему здоровьечка.
Бабка Матрена еще чего-то говорила, но я уже плохо слышал. В моем сознании четко стучали ходики: «тан-тан, тан-тан...» Я засыпал. Видно, сказались напряжение и усталость. «Кто-то из Морковиных убил», — подумал я в полузабытьи.
Разбудил меня Иван Матвеевич. Он был возбужден, шумно дышал, быстро двигался по комнате, занимал ее почти всю.
— Просыпайтесь,
Меня немного знобило со сна.
Ходики показывали полдесятого. За окном было томно, и казалось, на близком плетне палисадника примостилась яркая звезда.
Мы сели ужинать. Иван Матвеевич рассказывал:
— Начало доброе. Во второй бригаде ячмень убирали. По тридцать центнеров с гектара. Представляете? Правда, это лучшие поля. Но все равно. По нашим-то местам. — Он разгрыз огурец, внимательно посмотрел на меня. — А как у вас? Как съездили?
— Иван Матвеевич, скажите, какие отношения были у Михаила с Василием Морковиным? — Вопрос прозвучал почему-то торжественно.
Гущин насторожился.
— Да, действительно, вам будет интересно знать. Ведь как получилось? Нина, жена Михаила, раньше была невестой Василия. Вроде уж свадьба намечалась. И как раз Миша из армии пришел. Парень он был видный... — Иван Матвеевич вздохнул. — Уж не знаю, как там у них вышло. Только отбил он Нину у Василия. Увел. А Василий, знаете, тихий такой, незаметный! Переживал сильно. Потому и в город уехал. Потому и женился без разбора. Дура ему, по-моему, попалась непроходимая.
— А где Василий работает в городе? — спросил я.
— На оружейном заводе, кажется. — Иван Матвеевич вроде сам удивился, сказав это. — Постойте! Вы думаете... — Он замахал руками. — Что вы! Тихоня. Робкий, как заяц. Нет! Уж в это я поверить не могу.
— Надежда Никитична Зубкова видела, как утром Василий ссорился с Михаилом у яблонь, — сказал я. — И он с женой вдруг взял и уехал. Почему?
— Уехал? — На лице Гущина появилась растерянность.
— Да. От вас, Иван Матвеевич, позвонить в Ефанов можно?
— Конечно, конечно. Это я сейчас устрою. — Он поднял трубку. — Вам куда?
— Дежурному прокуратуры. Два — семнадцать.
— Люба, ты? — спросил в самую мембрану Иван Матвеевич. — С Ефановом соедини. И поскорей. Что? Два — семнадцать. — Он положил трубку. — Минут через десять дадут.
Помолчали.
— Что же, арестуют его там? Василия?
— Рано арестовывать. Подозревать — это слишком мало для ареста. И вы говорите, что не похоже.
— Не похоже! — убежденно сказал Иван Матвеевич.
«Скорее бы дали Ефанов, — подумал я. — Примешь решение — и легче. Правда, размазался, растекся».
— Да! — вспомнил я. — Что это за дед такой у вас в церкви?
Гущин усмехнулся.
— Познакомились? Кладовщик наш. Сквода. Фамилия у него такая — Сквода. Тоже тип. Бывший церковный староста. Лавку свою имел до революции. Всякие там свечи, иконки, кресты нательные. Ведь в Воронке ярмарка собиралась. На площади, вокруг церкви. И что удивительно! Верит наш Сквода, что старые времена вернутся.
— Неужели? До сих пор?
—
— Он-то не опасен, — сказал я. — Какая за ним сила?
Иван Матвеевич помолчал, задумался. Потом сказал:
— Не тот враг опасен, который силен, а тот, который знает твои слабости. — Опять помолчал. — Что-то долго не дают!
И как раз зазвонил телефон. В прокуратуре дежурил Воеводин.
— Шерлоку Холмсу привет! — послышался в трубке его ехидненький голос.
Я сухо, стараясь бесстрастно, попросил его связаться с областной прокуратурой: пусть возьмет подписку о невыезде с Морковина Василия Григорьевича, а также надо узнать, кем он работает на оружейном заводе и делают ли там револьверы. И сразу — позвонить сюда.
— Будет сделано, Шерлок Холмсик! — все с той же ехидцей сказала трубка далеким голосом Воеводина. — Что-то, сэр, нет от вас ободряющих рапортов.
Я промолчал, положил трубку.
— Да, дела, — вздохнул Гущин.
— Теперь остается только ждать, — сказал я. — До утра. Если остановиться на Василии.
Иван Матвеевич опять замахал руками.
— Но я не могу остановиться на Василии, — продолжал я. — Есть еще Морковин-старший. Сыч. И поэтому будем разбираться дальше. Понимаете, Иван Матвеевич, мне надо не только найти убийцу. Мне надо определить мотив убийства. Без этого и уголовное дело я не могу возбудить. Вот Михаил. Очень он меня интересует. Расскажите о нем еще. Поподробней.
Иван Матвеевич нахмурился.
— Да, Михаил... Вам трудно даже понять, какая это потеря для меня, для колхоза. Не можем мы без молодежи, на них вся надежда. Новые люди растут. Удержать их — вот проблема. В город тянутся. Ну, вы понимаете. Город есть город. Не нам чета. После уборки клуб им заложу. И одно обязательно надо знать об этих парнях и девчатах. Они деревенские, они здесь выросли. И любят они, понимаете, землю, наш простор. Часто сами не понимают, что любят. А любовь эта — великая сила. И она новая у них, не собственническая. Что бы там ни говорили, наши это ребята, в советское время выросли. Только очень важно, чтобы они чувствовали себя хозяевами на своей земле. Настоящими. Без этого чувства нет крестьянина, нет колхозника. Чего там, было время, когда исконное мужицкое чувство — хозяйское отношение к земле — ногами топтали, в дурака превратили землепашца. Слава богу, сейчас все меняется к лучшему. Так вот, Михаил Брынин. Крестьянский парень, истинный. А ведь тоже после армии не вернулся бы, куда-нибудь на завод бы пристроился. Сейчас думаю: лучше б пристроился... Я ему письма писал. Я всем моим парням письма пишу, каких в армию проводили. Крестьянские вы, мол, ребята, вспомните наши края. И обещаю. Все им обещаю. Золотые горы. Обманываю? В данный момент — да. Но ведь перспективу надо видеть. Не знаю, сколько писем Михаилу написал. Много. По ночам приходится. Днем-то когда? Сначала не отвечал. Потом первое письмо получил, второе. Миша в танковых войсках служил. Одно его письмецо я сохранил. Сейчас покажу.