Дверь обратно
Шрифт:
— Спички давай, — убедившись, что в сумке только упомянутые мной вещи, сказала я, — бюрократ хренов.
Со светом стало гораздо веселей. Через какое-то время появился Птах с дохлым сусликом в лапах.
— О, наш-то зверушку где-то раздобыл! А я уж думал, что здесь, кроме муравьев и земляных червей, вообще живности нет.
— Да нет, я еще птиц днем слышала.
— Да один черт, лес какой-то тихий. Волки не воют, зайцы с лисами не шастают. Вот ночь, а сов не слышно. Мутный какой-то лесок!
Тут уж было не поспорить. Я тоскливо оглядела окружающие просторы.
— Эй, дружище, — саквояж точно долго молчать не привык, — животинку-то где раздобыл?
Птах важно посмотрел на него, выгнул грудь колесом и заявил одной из голов:
— Генацвали, панымаэшь?
— Абрамгутанг, — подтвердила вторая голова.
— Ну? И что это значит? — спросила я у переводчика с орлиного.
— Да кто ж этого королобого[6] поймет-то? Вишь, про друга чего-то талдычит!
Орел еще немного посмотрел на нас, видимо ожидая, будут еще вопросы или нет, и улетел опять по своим делам.
— А почему он не по-русски говорит? Все ж таки это эмблема России?
— Ну, так-то двуглавых орлов и на других гербах не счесть, не только на русском, но наш такой, потому что долго был в собственности у какого-то грузинского князька. И теперь убежден, что он важный горный птиц. Как говорится: «Орел — птица гордого помета».
Как только мрак хоть как-то рассеялся утренним солнцем, мы снова тронулись в путь. И буквально минут через пятнадцать вышли на огромный луг. Слава КПСС, луг был абсолютно нормален.
Летали бабочки, в траве чирикала мелкая птичья шелупонь, кузнечики разудало скакали по росистой траве. Солнце, вырвавшись наконец из плена странного переплетенного леса, с видом единоличного собственника шарило лучами по небу. Душистое благоухание миллионов разнообразных цветов сбивало с ног. Пчелы, ошалев от счастья, суетливо сновали по этому великолепию. Еще не просохшая роса томно покачивалась на густо-зеленых листьях растений. На пригорке столбиками застыло семейство сусликов. Ну теперь хоть понятно, откуда Птах пропитание раздобыл…
После сумрачного леса было необычайно приятно идти по открытому пространству, наполненному теплом и жизнью. Разве что ступать приходилось прямо по траве — тропинка исчезла, как только мы вышли на открытое место. Дойдя до сусликова холмика, я обернулась. Отсюда лес, который огибал луговину, выглядел еще более странно, чем изнутри. Он начинался сразу буреломом, завалами и необычайно плотным переплетением веток на деревьях. Просто лесной колтун какой-то! Поэтому, возникни у кого желание прогуляться по этой безумной рощице, войти туда можно было только по нашей тропинке. Кроме всего прочего, деревья, стоящие плотным строем даже на самой кромке леса, совсем не посягали на открытое пространство луга: среди разнотравья не торчал ни один чахлый прутик. И только в отдалении, почти на середине этой целины, случайным пучком, как куцая бородка старика-калмыка, дыбился такой же переплетенно-деревьевый островок.
Откуда-то с неба камнем упал Птах и понесся в сторону этого образования, крича на ходу про «генацвали» и «абрамгутанга». Так как это нисколько не противоречило
Вблизи кусок лесного массива выглядел совсем уж неприступно и странно. Это был почти правильный круг диаметром метров этак пятнадцать. Обойдя его по периметру, я не нашла никаких входов-выходов, пожала плечами и только собралась идти дальше, как Птах всполошился, выронил из лап очередного пойманного суслика и заполошно закружил вокруг меня.
— Чего это он? — спросила я у подозрительно молчавшего саквояжа. Мне даже в какой-то момент показалось, что тот банально дрыхнет, покачиваясь в моих руках, поэтому я посильнее его тряхнула.
Ну точно! Потому что в ответ раздался сочный зевок. Мне пришлось повторить вопрос. Минуту, не меньше, оранжевый глаз оглядывал окрестности. После чего изволил сообщить:
— Да не хочет он, чтоб мы отсюда уходили, вот и гоношится.
— Ну а ты что про это думаешь?
— А куда нам спешить-то?
Ну этому высказыванию в резонности не откажешь. Поэтому, молча согласившись с доводами, я завалилась в траву. Саквояж, видимо окончательно проснувшись, затянул своим на редкость противным голосом какую-то песню про лютики-цветочки. Полежав некоторое время среди душистой травы, я только было собралась попросить у старого скряги чего-нибудь на завтрак, как…
— Что это? — мигом прервал песню продовольственный интендант.
Я поднялась в траве. Прямо в нашу сторону катился непонятный бурый клубок. Больше всего он напоминал большой комок перекати-поля, как его показывают в передачах про пустыни. И катился он так легко и весело, как будто и не по высокой траве вовсе, а по ровной поверхности стола. Когда нас стало разделять не больше пяти-семи метров, шар остановился, каким-то образом развернулся и стал напоминать гигантского ежа, стоящего на задних лапах. Существо зафыркало, зачихало, потирая крошечными лапками нос.
— Не ожидал я здесь увидеть человека, не ожидал! — Похоже было, что слова давались ему с трудом. — Давно я не встречал никого из вашего роду-племени.
Вблизи стало ясно, что вся его длинная шерсть была заплетена множеством меленьких косичек. Существо подергало из стороны в сторону черной кожанкой носа и продолжило:
— Хотя нет, запах слегка отличается, хоть и не пойму чем. Ты кто? — И два огромных прекрасных ярко-голубых глаза уставились на меня.
— Я заблудилась в этом лесу. — Саквояж недовольно заворочался рядом. — Мы заблудились, — решила поправиться я.
— Заблудились, — задумчиво протянуло нечто, — чтоб в лесу заблудиться, надоть сперва-наперво тудыть попасть. А вход в чащобину только один, вот этот, — оно кивнуло в сторону, откуда мы пришли. — А здеся уж, почитай, лет триста никто об двух ногах не появлялся.
— Триста лет, — ахнула я, — а как же тропинки в лесу? Я сама видела не меньше десятка.
— То мои тропы, и попасть на них можно только отседова.
— Ну я ж попала. Может, вы знаете, на которой из них есть кусок стены? Мне просто необходимо вернуться назад. — Для пущей убедительности я сложила руки на груди.