Дверь в глазу
Шрифт:
— Не знаю, — отвечаешь ты. — У меня закружилась голова, а потом я уже очнулся. Наверное, потерял сознание.
— Вся почта была разбросана, а он лежал лицом вниз, — говорит полицейский. — Не знаю, что именно с ним случилось, но он здорово меня напугал. Я думал, в него стреляли.
— А может, ты просто присел и уснул? — спрашивает отчим после некоторого размышления. — Наверняка так оно и было.
— Никуда я не садился, — говоришь ты. Это в его духе — сомневаться в правдивости твоей истории, даже когда ее подтверждает представитель закона. — Я упал.
Отчим берет тебя за подбородок большим и указательным
— Надо же, как ты аккуратно упал, — говорит он. — Обычно, когда теряют сознание, падают всем весом. А на тебе ни царапинки.
— Я не знаю, как я упал. Я не видел.
— Ладно. Иди в дом, — говорит отчим.
Но ты не двигаешься. Не хочешь. Солнце прячется за облако. Что-то должно произойти. Ты не знаешь, что именно, но ты чувствуешь это и стоишь с почтой в руках, почесывая острым уголком журнала подбородок в том месте, где наконец-то пробился один-единственный драгоценный волосок.
— А как повезло, что я вовремя его нашел, — говорит полицейский. Похоже, он пытается выудить из твоего отчима слова благодарности или рукопожатие, и тебе становится его жалко. — Вдруг кто-нибудь свернул бы на скорости и переехал его? Так что все еще удачно закончилось.
— Ага, очень удачно, — отвечает ему отчим и, повернувшись к тебе, говорит: — Иди в дом и жди мать.
Но ты стоишь неподвижно. Вдруг из леса, с той стороны, где натянута бельевая веревка, доносятся треск сломанной ветки и шорох, словно кто-то тяжело ступает в тени деревьев. Ты начинаешь дышать быстро и неглубоко. Закрываешь глаза. Представляешь его — леопарда, как он большими скачками пересекает лужайку и его лопатки поднимаются и опускаются при каждом скачке.
— Эй, — говорит отчим, легонько хлопая тебя по щеке. — Что с тобой? Опять отключаешься?
Не отвечай. Прислушивайся. Замри.
Дверь в глазу
Перевод 3. Гульдиной и Е. Колябиной
Дочь решила напугать меня уже в вечер моего приезда.
Я еще не закончил есть суп, когда взволнованная Шарлотта вошла на кухню с пачкой фотографий, запакованных в полиэтиленовый пакет, чтобы даже наводнение не причинило им вреда. И что это за снимки, что их нужно было так беречь? Мертвый чернокожий парень лет восемнадцати с пулевым отверстием в груди, лежащий на земле напротив дома Шарлотты.
— Видишь, папа? Прямо в грудь. Видишь, у него кровь капает изо рта? Это потому, что он был совсем свежим, когда я его нашла.
— И что с того? — спросил я. — Мертвец. Я его знаю? Что, мало ужасов вокруг, я должен и на него смотреть?
Но дочь была так взволнована, что заставила меня пересмотреть все фотографии до единой, пока мы не дошли до снимков, на которых подъехавшие полицейские и «скорая» загородили от Шарлотты место действия.
— Дальше все кадры испорчены, — грустно сказала она. — Ничего не видно. Они все перекрыли — я даже не видела, как наступило окоченение.
— Ты и так увидела слишком много, Шарлотта, — сказал я. — Ты вообще не должна была этого видеть, а еще и мне показала. Нечего сказать, теплая встреча.
Она постучала стопкой фотографий по столу, чтобы они легли ровно. Потом убрала в пакет.
— Я просто хочу сказать, что это
— Я не боюсь здесь жить. Я кое-чего повидал в жизни. И в переделках побывать успел.
Если я чего-то и боялся, так это взрослой дочери, которая, обнаружив труп, первым делом хватается за фотоаппарат. Но я промолчал. Шарлотта — одинокая женщина, хотя когда-то была замужем. Мы устроили ей шикарную дурацкую свадьбу с фраками, белым лимузином и мужиком с волынкой. Брак продержался десять месяцев. После развода Шарлотта стала посещать одно учебное заведение за другим, коллекционируя дипломы; последний, кажется, относился к здравоохранению. Замуж она больше не вышла. Сейчас ей сорок один. Лицо еще довольно симпатичное, но что касается остального, то она превратилась в одну из тех женщин, что таскают на себе изрядный груз.
— Пап, прости, но ты такой наивный, — сказала она. — Подобные вещи происходят по всему городу, и никогда не знаешь, где это случится в следующий раз. Здесь опасно.
— И что? Мне весь день дома сидеть и трястись над своей жизнью?
— Конечно, нет. Есть много хороших мест, куда можно поехать. Например, Минц-центр на Нашвилл-стрит. Там всякие игры есть, в карты можно поиграть, даже завтраком кормят, наверное, и бесплатно.
— Я подумаю об этом. А девушки там хорошенькие?
— Думаю, они там старенькие.
— Ничего страшного. Приударю за кем-нибудь, заведу милую подружку.
— Да неужели? Почитываешь самоучители по знакомству с девушками? Или разрабатываешь собственный метод?
— Черт, нет! Нет у меня никакого метода. Я просто стараюсь быть милым и приятным. Может, и тебе стоит попробовать?
Дочь отвернулась и принялась ковырять что-то на своей большой белой руке. Шарлотте не нравилось, когда я говорил о женщинах. Она и сюда меня притащила из-за любовной истории. Я познакомился с испанкой в Потсвилле. И моя дочь решила, что дело зашло слишком далеко. И что с того? Моя жена умерла семь лет назад, я совсем один.
Я снова принялся за еду, а Шарлотта заткнула уши и забормотала что-то под нос, уставившись на колени.
— Что с тобой, дорогая?
— Да все ты со своим супом! Всем говоришь не чавкать, а я, сколько бы ни старалась, не смогла бы чавкать так громко, как ты!
— Ладно, я понял. Перехожу к десерту.
— На десерт ореховое мороженое.
— А шоколад у нас есть?
— Кажется, да.
— Тогда сделай мне с шоколадом.
Она взяла мою тарелку и шумно протопала на кухню. В этом доме все звуки казались слишком громкими и непривычными; хотя Шарлотта переехала сюда два года назад, мебели по-прежнему было мало, а ковры она так и не постелила.
Дополнительный шум доносился из открытого окна, с той стороны улицы. На балкончике второго этажа, к которому вела открытая лестница, стоял мужчина и колотил в дверь. Я снял с тормоза свое кресло и развернул, чтобы видеть происходящее. Мужчина еще побарабанил в дверь, но ответа не последовало. К тому моменту, как вернулась Шарлотта, мужчина пришел в такое отчаяние, что принялся колотить по водосточной трубе на углу дома. Это вспугнуло стайку зеленых птичек на проводах. Они с хриплыми криками поднялись в воздух. Очевидно, мужчина проделывал это не в первый раз, потому что водосточная труба была помятой, погнутой и искореженной, как растоптанная сигарета.