Дверь. Альбом
Шрифт:
— Может быть, ей просто легче, а может быть, морфий вообще развязывает язык.
И мисс Сандерсон слушала.
— Все вообще ужасно. Целый день на работе, хочется спать, а она говорит и говорит. Иногда замечает: «Ты не слушаешь». Я просыпаюсь и говорю, что слушаю. Но я о том, что она много рассказывала о Флоренс. Ей это не дает покоя. И она что-то знает, мисс Белл. Она что-то знает о ее убийстве.
— Почему вы так думаете?
— Она это почти открыто говорит. Недавно разбудила меня посреди ночи и попросила позвать кого-нибудь из полиции: она сделает заявление и о ком-то расскажет. Я нашла
— Может быть, имела в виду совсем не Флоренс?
— Подождите! — Она подалась вперед. — Я ведь вам говорила, что в ту ночь, когда убили Флоренс, я слышала в ее комнате разговор двух людей? Одна была женщина, и она плакала. А если это была миссис Бассетт?
Она откинулась назад, явно довольная произведенным эффектом.
— Я совсем не хочу сказать, что она причастна к убийству. Она женщина честная, живется ей тяжело. Жильцы попадаются разные, она еще подрабатывает: ходит делать массаж. Я только хочу сказать, что она что-то знает. Я уверена.
— А если полиция к ней сама приедет, она будет говорить?
— Вряд ли. Она, по-моему, все обдумала и решила молчать. Она боится кого-то.
О человеке, которого боится миссис Бассетт, Лили Сандерсон знала не больше моего. Да и о самой миссис Бассетт знала только то, что жильцы обычно знают о своей домовладелице. Кажется, у нее был муж, но о нем ничего неизвестно. Как она поняла, ее дочь ушла с хорошей работы и приехала ухаживать за матерью. Она говорила еще что-то, но я уже не слушала. Во всей этой истории существенным мне показалось только одно: миссис Бассетт была массажисткой.
— Как она выглядит? Имею в виду сложение. Высокая?
— Среднего роста, коренастая. Очень мускулистая. Она даже сейчас сильнее, чем кажется.
Я встрепенулась. Возможно ли, что миссис Бассетт была той крупной женщиной, которая делала в отеле массаж Говарду Сомерсу? А если так, то что из того? Что она знала? Что ценного она узнала, бывая в номере Говарда в полные загадок дни его болезни? Именно это показалось мне важным, а вовсе не предположение Лили Сандерсон, что миссис Бассетт была в комнате Флоренс в день убийства.
Мне представилось, как, закатав рукава на сильных руках и склонившись над кроватью, она привычно делает свое дело. В это время кто-то что-то сказал, поссорился, назвал какое-то имя. А она запомнила. Потом, оказавшись сама в постели, она вдруг испытала желание все рассказать. И второе желание, более сильное, — умереть спокойно.
— Она что-нибудь говорила о своих родителях?
— Кажется, нет. Ее вообще трудно назвать разговорчивой.
— Я просто подумала. Мы знаем, что женщина примерно такого вида несколько раз делала массаж мистеру Говарду Сомерсу в прошлом году. Но, наверное, доктор Симондс знает точно.
Лили Сандерсон это не интересовало. Она хотела, чтобы я сама поехала поговорить с миссис Бассетт. Лучше всего этим же вечером.
—
Тут она, очевидно, решила, что сказала нечто неделикатное, и вдруг заторопилась уходить:
— Так мы договорились? Да? Вы придете? К девяти, например? Я вас буду ждать. Обычно ей в восемь делают укол, а потом дочь уходит. Я уже пообещала, что сменю ее пораньше. Я вас сама впущу потихоньку.
Но уходить ей пока не хотелось.
— Все-таки наш дом какой-то странный. Ей кажется, что ночью по нему ходят. Она лежит и слушает, слушает.
Я сама проводила ее до двери и потом смотрела, как она идет по дорожке к улице. Мне тогда показалось, что она чего-то боится. И боится давно. А также понимает, что вмешиваться в это дело смертельно опасно. В ней жил тот же страх, который заставлял молчать миссис Бассетт. Во всей истории было нечто патетическое. Две женщины; одна умирает, другая ухаживает за ней, сама едва живая от усталости. Они проводят долгие ночи за закрытыми дверями в двух комнатах, и та, которая больна, «что-то слышит».
Доктор Симондс не вспомнил миссис Бассетт. Он посоветовал делать массаж, и Сара или Уолли кого-то нашли. Сам он массажистку не видел. Он обычно обращался к двум или трем женщинам, но они были датчанки или шведки, и ни одна из них не носила фамилии Бассетт.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В тот вечер я не воспользовалась машиной. Не было никакого желания ставить в известность Роберта. Однако, поддавшись панике в последний момент, я взяла с собой Джозефа. Он проводил меня вниз по склону до освещенной части парка и повернул назад. Дальше я шла одна.
Закончилась первая неделя июня. Деревья были покрыты свежей листвой, в воздухе стоял запах цветущих кустов. Я помню, что шла и думала о том, что скоро два месяца, как нет Сары. Флоренс погибла больше месяца назад. А что мы за это время узнали нового? Почти ничего. Только то, что Сара и Флоренс были знакомы, что они обе знали о завещании, что Сара спрятала два листка из своего дневника и что кто-то неутомимо продолжал искать эти листки.
Вот, собственно говоря, и все. Остальное было мишурой. Мы могли подозревать, что Говарда убили, но не могли этого доказать. Могли верить, что на Джуди кто-то напал. А если лестница все-таки упала сама? А если Джозеф сам споткнулся? А если Дик вспугнул какого-то мелкого преступника, который просто отпихнул его в сторону?
Действительно ли большое жюри правильно оценило ситуацию? Разве все так просто: Джим убивает Сару, чтобы получить один экземпляр завещания, надеясь, что удача, а может быть, и Кэтрин, позволят ему добыть и второй?
Я, наверное, шла довольно медленно, потому что, когда звонила в дверь, было уже больше девяти часов. Дверь открылась почти мгновенно, Лили Сандерсон выскользнула наружу и прикрыла ее за собой.
— Вы не поверите! — возбужденно зашептала она. — К ней приехал муж! Он сейчас у нее наверху. И дочь тоже. Они ссорились. Она наверняка расстроена. Это ее может убить.