Двери в полночь
Шрифт:
— Если вы прикажете — я останусь.
— А если не прикажу?
— У меня нет причин здесь оставаться.
— А если есть?
— Падре? О чем вы? Я вас не понимаю…
— Всему свое время, дочь моя… Возможно, тебе полюбится этот город.
— Падре, можно задать вам вопрос?
— Конечно. Тебе можно все.
— Кто та женщина?
— Что?
— «Как же я могла забыть».
Оскар смотрел в окно. Бездумно, слепо. В последние недели ему приходилось думать о стольких вещах сразу, что иногда казалось, голова не выдержит и треснет как орех. Или он сойдет с ума. Свихнуться было бы славно, очень славно — не пришлось бы ничего решать. Не пришлось бы выбирать.
За это время он еще дважды видел Изабель, оба раза через то потайное окно. И оба раза они шли через мост, которого не существовало, он был в этом уверен — этот город строился при нем! Не было этого моста над Красной Пропастью…
Каждый день к нему поступали новые и новые рапорты, а он едва мог понять, что там написано, туман как будто утихал, Представители перестали нападать на Город и даже форму меняли с какой-то ленцой, что ли. Черт шутил, что ранняя летняя жара добралась и до Нижнего Города и разморила там всех, включая туман.
А Оскар думал только об Изабель. В том, что это была она, он не сомневался — просто чувствовал. Доминик давал ему наблюдать за сестрой практически сколько угодно — и был прав. Чем больше оборотень смотрел на нее, тем больнее было уходить, тем легче казалось принять решение. Она изменилась. Стала именно такой, как ему мечталось, — взрослой, самостоятельной, решительной. Может быть, даже чересчур. Годы скитаний с Домиником и ненормальная жизнь сделали ее слишком самостоятельной. Она явно не привыкла принимать ничью помощь и легко отдавала приказы. Смотря на нее, Оскар гадал, в кого она превращается.
Во второй раз, когда он уже собирался уходить, Изабель вдруг отложила Стендаля, которого читала, и некоторое время задумчиво смотрела в пустоту. Потом встала, медленно прошла по комнате и подошла к окну. В городе уже спустилась ночь, и оранжевый свет фонарей подсвечивал ее лицо. Изабель подняла руку и медленно, как прилежная ученица, вывела пальцем на стекле: «Oscar». Больше он не сомневался.
Иногда мне казалось, что я чувствую, как утекает время. Как будто забыла, что опаздываю на поезд, и вот мироздание пытается мне напомнить об этом, отсчитывает секунды — а я стою и не замечаю.
Жизнь казалась странной. Еще недавно в ней была радость и боль, но она была мне нужной. Сейчас я просто считала время от смены до смены, заполняя пустоту Марком, и думала, сколько нам осталось — жить, ждать нападения. Ожидание изматывало.
Марк развелся. Не знаю, во мне ли была причина, но однажды он просто показал мне штамп в паспорте, где казенными синими чернилами было написано, что брак с гражданкой такой-то расторгнут. Я пожала плечами — безразличие вообще давно стало моим любимым развлечением.
Власть опьяняет. Какой бы она ни была. Власть над человеком — особенно. За все то, что не получала
А вот ночами меня ломало. Я давно уж перестала показываться на работе в вызывающем виде — если я что-то и поняла про Институт, так это то, что система слежки и разведки устроена у них на должном уровне. Думаю, они знали даже, за казаков или за разбойников играл Марк в детстве. Мы с Шефом виделись все реже, все меньше говорили — и с каждым днем все острее я чувствовала свою бессмысленность, все тусклее становился мир вокруг, и все яростнее я срывалась на Марке. Он теперь жил в небольшой комнатке в коммуналке, оставшейся ему от отца, и соседи порой косились на меня, когда я появлялась или уходила среди ночи. Но чаще я засыпала рядом с ним, свернувшись в комок что было сил, чтобы превратиться в точку, и представляла, что за спиной лежит не обычный человек, а всемогущий Шеф стережет мои кошмары. Прошлое казалось прекрасной сказкой, и, когда никто не видел, я беззвучно плакала, ругая себя за то, что не ценила ее, когда Он был рядом…
20
— Ты останешься? — Марк потянулся ко мне через диван, пытаясь погладить пальцами плечо, но я увернулась, заворачиваясь в простыню.
Обычный вопрос полоснул, прозвучав иначе. Я знала, что он спрашивает о нынешней ночи, но мне надо было что-то решать. Все чаще я приезжала к нему, просто чтобы не засыпать одной. Я не знала, сколько времени нам осталось до встречи с Домиником, но мне не хотелось проводить его в одиночестве.
— Да, — я посмотрела в темноту за окном, — я останусь.
Марк хотел что-то сказать, но я отмахнулась и, накинув рубашку и джинсы, ушла на кухню курить.
Это была самая обычная кухня, с большим столом, на котором стояла псевдохрустальная пепельница, с консервной банкой из-под кофе, поставленной рядом, с клеенкой на столешнице и следами захвата тараканами территории. Старая, витая проводка змеилась по крашенным зеленой масляной краской стенам, являя собой кошмар любого пожарного инспектора. Под высоким — пятиметровым, не меньше, — потолком свисала лампочка в уродливом советском абажуре, пыжащаяся осветить все немаленькое помещение.
Я щелкнула выключателем и привычно опустилась на стул у стола, на ходу выбивая из пачки сигарету. Прикурила от спрятанных за кофейной банкой спичек, несколько раз чиркнув об истертый бок.
Сказать, что мне нравилось тут, будет неправильным. Просто, заходя сюда, я словно попадала в прошлое. Эта клеенка напоминала скатерть у нас с мамой дома, эта лампа — нашу лампочку в коридоре, которую мы каждый день собирались переодеть в какой-нибудь более приличный вид, но так и не собрались. Все здесь заставляло меня помнить, что еще недавно, всего каких-нибудь лет пять назад, я думать не думала ни о вампирах, ни об оборотнях. Здесь я так сильно чувствовала себя человеком, что как-то даже специально превратилась и покарябала когтем в стене глубокую царапину — чтобы помнить, что я это могу.