Двери в полночь
Шрифт:
— Бло… что?! — Всполох откинулся в кресле, привычным жестом поправив крест на груди. — Блокада? Ребята, вы что, решили в Великую Отечественную поиграть?
— Если бы, — Оскар с сожалением посмотрел на бокал Шефа, который тот катал между ладоней, — все у нас несколько серьезнее…
Всполох покачал головой, прикрыв рукой глаза:
— Ладно, давайте рассказывайте.
Говорил в основном Оскар. Шеф только потягивал виски и изредка вставлял ремарки. Снова увидеть Всполоха было приятно, он редко появлялся в Петербурге. Шеф сначала жалел, что не удалось перетащить его в Северную столицу, но потом
Много лет назад его спас Оскар. На тот момент семинарист, Всполох вел род из старой христианской семьи со строгими принципами и происходящее с ним считал страшным проклятием и проявлением дьявольской сути. Юноша молился, постился и изнурял тело в надежде, что физические мучения очистят дух. Оскар нашел его уже на грани голодной смерти, измученного веригами и превращениями, которые на фоне такого физического состояния проходили особенно болезненно и сложно.
Восстановить тело оказалось куда проще, чем душу и рассудок. Многие недели понадобились, чтобы Всполох принял себя и понял, что происходящее с ним отнюдь не проклятие, а скорее благословение. Оборотни вели долгие разговоры о религии и жизни, о Боге, о человеческом и нечеловеческом. В конце концов юноша научился обращать свою суть на пользу себе и окружающим. Со временем он вернулся в Москву и к церкви. Шеферель и Оскар хоть и грустили, но приняли его решение. А когда минуло двести лет, и Всполох, наконец, смог обращаться полностью, он первым же поездом приехал в Петербург, чтобы показаться своим наставникам. За все эти годы общение между ними никогда не прерывалось полностью, просто каждый пошел своей дорогой и не собирался мешать другому. Московский оборотень обладал рассудительностью, легким нравом и светлой головой, и петербургский Институт всегда был рад его видеть.
Сейчас Всполох слушал рассказ Оскара с все сильнее мрачнеющим лицом. Пару раз задал уточняющие вопросы, поинтересовался, что это за оборотень такая, с которой носятся главы Института, досадливо поморщился, заметив, что привлекать к ней внимание было очень неосмотрительно… У него был такой сосредоточенный вид, что на долю секунды Шеферель подумал, что Всполох сейчас найдет выход и решит все их проблемы. Блаженное чувство отсутствия ответственности заставило его улыбнуться и позволить себе забыться…
Пиликнул мобильник. Чирик предупреждала, что не вернется в ближайшее время, — ее звонок снова вернул все на свои места, напоминая, за скольких людей он несет ответственность. Шеф сказал, что понял, и повесил трубку. Пора было возвращаться к своим заботам, тут ничего не поделаешь. Он прислушался к разговору двух оборотней.
— А люди могут выехать? — уточнил Всполох, что-то быстро царапая на листе бумаги.
— Могут, Шеф? — Оскар обернулся к покачивающемуся Шеферелю, и тот кивнул.
— Тогда я бы советовал немедленно их выслать отсюда, — московский оборотень посмотрел на лист и задумчиво нарисовал на нем кружочек. — Кстати, кто реально может с вами встать против Доминика?
Шеферель выразительно прикрыл глаза и тоскливо посмотрел на почти пустую
— Был бы человеком — давно бы спился, — вздохнул он и повернулся к оборотням: — Ну что, стратеги, что надумали?
— Да ты понимаешь, что странно, — московский оборотень погрыз кончик карандаша, — я не видел, чтобы в городе собирались прямо большие скопления нелюдей… А если я правильно понимаю, что на вас готовится наступление, то они неминуемо должны быть.
— Ну мало ли в Москве подвалов? — Шеферель дернул плечом, снова наполняя бокал. — Много где есть спрятаться.
— Ой, ну Александр Дмитриевич, ну глупости не говорите, — Всполох покосился на Шефа. Он до сих пор обращался к нему по человеческому имени и на «вы», — вы же понимаете о чем я. Не чувствуется их в городе, вот в чем дело.
— И? — качнулся в кресле Шеф.
— Я вот тут подумал… — Всполох нарисовал на листе еще один кружочек. — Вы о тумане много знаете?
18
Марк позвонил мне вечером следующего дня. После смены я кое-как добралась до своей квартиры и рухнула спать, едва успев раздеться. Когда я проснулась, все улицы уже были золотыми от садящегося солнца, а на телефоне мигала непрочитанная эсэмэска. Всего два слова: «Доброе утро». Я улыбнулась и набрала ответ. Он перезвонил почти сразу же, и мы уговорились встретиться в том же кафе позже вечером. У меня была впереди еще вся ночь — следующая смена начиналась в утренних сумерках.
Не буду скрывать — я нервничала. Встретить человека из прошлой жизни было странно само по себе, а уж особенно такого, как Марк. На фоне сверхъестественных личностей, которые окружали меня последние несколько лет, его человечность действовала магнетически. Тут мне не придется ждать рассказов о революции или мрачных тайн, свидетелем которых ему случилось быть лет пятьдесят назад. Я не загадывала вперед — просто наслаждалась возможностью побыть… человеком?
От Шефа не было ни строчки. Когда мы жили вместе, он часто оставлял мне записки, а если забывал, то бросал несколько эсэмэсок в течение дня. Я переживала, но понимала, откуда шли эти эмоции, и старалась их задушить. Я обещала себе бороться с этой ненормальной зависимостью — и я борюсь.
Машину я оставила в гараже — идти все равно было недалеко, а так возникло бы слишком много вопросов. И никакой чудодейственной диетой тут не отговоришься, когда у тебя работа по ночам и машина за много тысяч долларов.
Я боялась, что после вчерашнего внезапного откровения наступит период взаимной неловкости, но этого не случилось. Марк чуть задержался, зато появился с кактусом в желтой ленточке. Поставил на стол под моим удивленным взглядом:
— Это тебе, — и улыбнулся, снимая шляпу.
— Что это?
— Кактус, — он с интересом наблюдал за моей реакцией.
— Я вижу, — я осторожно ткнула одну из иголок. — Мне его есть или на нем настойку делать?
— Тебе его любить и оберегать, — он потянулся за трубкой. — Если бы я принес тебе цветы, это выглядело бы как-то странно, не находишь?
— А хотелось?
Раньше я бы точно не задала такого вопроса — просто не решилась бы. Но теперь все было иначе.
Марк посмотрел на меня долгим серьезным взглядом:
— Хотелось.