Движение Rapid Eye
Шрифт:
Неудивительно, что эта пышная, гротескная банановая республика — художественная столица Мира. Самое ценное преимущество современного развитого общества — свободное время — заполняется здесь, в Нью-Йорке изобилием Развлечений. Как говорил самый знаменитый арт-двигатель Манхэттена: «Искусство — это развлечение». А в Нью-Йорке развлечение — это деньги. Вот и все.
«Образы, что некогда вызывали содрогание и оскорбления, застыли здесь в невинной неподвижности тишины, каждый отметив точку, где многие ошибки утратили свою уникальность. И новизна была утрачена».
Бродяги не допускаются в порождение пьяной фантазии Райта — Гугенхейм или Метрополитен или Музей Современного Искусства. Ни даже в маленькие, подчас оживленные галереи вокруг СоХо, где благопристойные мужчины и женщины
Вокруг полноводного Гринвич-Виллиджа можно встретить множество серьезного вида молодежи, покрытых гормональными прыщами, в кроссовках «Рибок», широченных анорках и «левайсах», обтягивающих жирные задницы, но не Эбби Хоффмана, не нового Аллена Гинзберга. Ни даже Лу Рида, стоящего на углу, завывая о том, как ужасно гламурно иметь проблемы с наркотиками, чем он занимался в начале 70-х, до того, как начали умирать его друзья. Возможно, я плохо искал, но ощущение социальной революции, ощущения скрытых утопических тенденций, являющихся признаком большинства авангардных художественных форм и эволюционных культур — как дада или панк — кажется больше не существуют здесь, среди студентов, бренчащих на своих двенадцатиструнных акустических гитарах в парке Вашингтон-Сквер (почти неописуемое место, в миллионе миль от Генри Джеймса или босоногого Роберта Редфорда).
Сидя за каменным шахматным столом, в 50-е годы — излюбленным местом Марселя Дюшампа, я чувствую, что 1776 года было достаточно. Что право жевать жвачку, ходить на работу в экзотическом галстуке и слушать Спрингстина или даже Штокхаузена — это вся свобода, которая нужна людям. Свобода, предлагаемая Гринвич-Виллидж, поверхностная и безопасная — притворство. Когда мне пришлось жить в Нью-Йорке, Виллидж, несмотря на свои недостатки, все еще оставался местом, где я проводил большую часть времени, но всегда было нелегко сдержать смешок, когда приходилось сталкиваться с нью-йоркцами, притворяющимися, что они живут Жизнью. Здесь, на Западной 4-й улице, между Вашингтон-сквер и Шестой Авеню, где Вуди Аллен в «Энни Холл» останавливает двух обитателей Виллиджа и спрашивает их, почему они выглядят такими счастливыми. Они объясняют. Она: «Я поверхностная и пустая, у меня нет никаких идей, я не могу сказать ничего интересного». Он: «То же самое». Такая вот картинка.
В Америке панк никогда не был явлением (по крайней мере так, как его понимают британцы), потому что панк здесь был не нужен. Дорогостоящая, задрапированная в атлас, гигиеничная американская рок-музыка — иллюзия, все еще отстаиваемая дрянным журнальчиком «Роллинг Стоун» — достаточно революционна для белых детишек, которые не хотят слушать более бунтарские, суровые слова черного блюза или рэпа американских «Sex Pistols» — «Public Enemy» (хотя рэп сам по себе уже выродился в бессвязное, модное болото уличного бормотания). Но Америка достаточно велика, чтобы примирить многие стили.
В баре «Gramercy» я выпиваю с «Screaming Blue Messiahs», сделавшими Америку своим домом. Мессии, как многие культовые британские команды, прекрасно живут здесь, что, несмотря на их редкую одаренность, невозможно для них дома, без успеха в хит-парадах и компромиссов. Неважно, в какую точку мира ты отправишься, ты везде найдешь громогласный, но неглубокий патриотизм, но нигде абстрактные представления о национальной гордости и идентичности не принимаются так всерьез, как в Америке. Шумиха по поводу обращения с Флагом — не единичный инцидент, и показательный в плане здешних представлений о ценностях. Большинство американцев не просто уверены в том, что Америка — лучшая страна в мире, где можно жить, но и в то, что это единственная страна в мире вообще. В конституционном и экономическом смысле, возможно, жить здесь лучше, чем где бы то ни было. Это красивая, богатая и, во многих отношения, умудренная страна, с бьющими через край возможностями и выборами. Это страна, в которой капиталистическая система прекрасно работает на благо подавляющего большинства. Она куда более свободна от желтозубой безжизненности Британии — унылого муниципального жилья, циничных бородатых социалистов, черных костюмов, трясущихся пирогов и пивных, кретинов с татуированными лицами в нейлоновых костюмах. В Америке ты можешь делать, что угодно (предположительно); по крайней мере, ты можешь петь рок-н-ролл или играть блюз или рэп. И это почитается ВОЗМОЖНОСТЬЮ делать все, что угодно, этого достаточно. Вот почему здешнее «альтернативное» революционное искусство, как упомянутый здесь американский панк-рок и его ответвления кажутся слишком слабыми, слишком позерскими.
Не то, чтобы у англичан был копирайт на это явление. Разумеется, у американских панков нет никаких причин интересоваться тем, что происходит в Британии. Но Панк в Англии —
Даже уличное насилие здесь (не столь распространенное, но из-за доступности огнестрельного оружия, зачастую, более фатальное), как правило, связано со Стремлением — к деньгам, наркотикам, сексу, а не с нелепым выплеском глупости и неудовлетворения. В самом деле, семьдесят процентов преступлений в Нью-Йорке напрямую связаны с наркотиками.
Как евро-панк олицетворяется бельгийскими «Plastic Bertrand», американский панк это — «Talking Heads», «Ramones», «Blondie», «Television», «Devo», «Pere Ubu», «Heartbreakers», «Dead Kennedys» и разнообразные, собранные Кимом Фаули, «Valley Girl». Среди них есть и хорошие группы, но это не панк-группы в британском понимании этого слова. Так или иначе, все они либо слишком академичны, либо слишком поверхностны, некий полу-металлический глэм-рок и, для английской молодежи, слишком РЕСПЕКТАБЕЛЬНЫ. Американские детки, вышедшие за пределы съемочной площадки Стивена Спилберга (разукрашенной постерами с картинками их комиксов, роботами, «Нинтендо», телевизорами и джанк-фуд), кричащие на школьной вечеринке о том, как они ненавидят своих папочку и мамочку, не вызывают особой симпатии. Для большинства американских «бунтарей без причины» (и без смысла), английский панк это — Элвис Костелло, Билли Айдол и «Police». Все очевидно.
Понятно, что необходимость жить и работать в малопристойных районах Ист-Виллидж — молодые художников рассматривают как акт «жертвоприношения» со своей стороны себя. Мансардный менталитет сохранился здесь, как и в Хэкни, единственная разница в том, что отпрыски семе среднего класса платят несуразную квартплату за то, чтобы походить на аборигенов, тогда как в Хэкни, которое Европейская комиссия по жилищному строительству когда-то назвала «самым нищим районом в центральной части города в Западной Европе», можно до сих пор снять студию дешевле, чем в центральном Лондоне. В нью-йоркских артистических трущобах арендная плата остается астрономической, и неудивительно, что восемьдесят тысяч художников переезжают через реку в более фешенебельный, но и более опасный Бруклин (который напоминает перекресток между Бирмингемом и Айлингтоном, если прибавить еще пальбу из пистолетов).
Когда ты из вредности задаешь вопрос о том, какую роль играет Культура в подавлении рабочего класса, брови удивленно поднимаются. Не только потому, что Америка самая консервативная в политическом отношении страна, помимо Южной Африки, но, к счастью, и потому что Класс — здесь значит меньше, чем в Британии. Следует сказать, что это действительно не имеет значения, и многие дети, чьи родители — шахтеры или рабочие на заводах Форда — часто бывают в кофейнях Виллидж и галереях СоХо и НоХо. Хорошие заработки, может быть, более четкий критерий для привилегийЬ которые наследует Класс, но Артистический Мир Нью-Йорка, как правило, сфера интересов людей с деньгами. Так же создается впечатление, что популярность Искусства в Америке каким-то образом связана со стремлением к «утонченному» стилю жизни, а это ассоциируется с большими деньгами. Не потому, что деньги — это плохо, навязчивая погоня за ними здесь, в частности, в Искусстве, не способствует созданию великого искусства. Слово «Искусство» тут — порождение нечестивого союза Коммерции и Культуры, объединенных Стремлением. Его также можно произнести как «А.Л.Ч.Н.О.С.Т.Ь.».
Единственная причина, почему пропагандистский элемент в Искусстве здесь столь слаб — из-за чувства свободы, переполняющего Американцев, как им самим кажется. Цензура здесь малозаметна, а следовательно, практически не существует и пропаганды.
«Без некоей формы цензуры, пропаганда, в прямом смысле этого слова, невозможна. Для ведения пропаганды необходима некая преграда между публикой и событием».
Именно в связи с этим чувством свободы, как мне представляется, здесь так популярны третьесортное активистское искусство и музыка. Американские художники очень расстраиваются, когда им говорят, что они не могут повесить флаг или распятие кверху ногами, хотя в этом городе допустимы куда более важные законные попрания Свободы Личности, такие, как, скажем, Поправка 28. Так что лучше позабавиться с Мертвой Собакой, чистыми холстами, тяжелыми металлическими штуковинами. Плыви, плыви…