Двое строптивых
Шрифт:
Платформа, на которой стояла башня Святого Николая, теперь была защищена частоколом по краю небольшого рва. Также были возведены дополнительные укрепления перед входной башенкой с расчетом защитить ее от предполагаемого огня с берега. В общем, башня вполне могла противостоять посягательствам врагов как с суши, так и с моря.
"Приемная комиссия" обошла большую башню вокруг, потом попала через входную башенку внутрь (проворные собаки не отставали от хозяина), проверила запасы пороха, оружия и провианта, потом поднялась наверх, на обзорную площадку, но не ради инспекции, а больше для удовольствия. Оттуда открывался сказочный вид
Все было так благодатно-умиротворительно, что порождало беспечность. Разум отказывался допустить даже предположение, что это может быть однажды разрушено — опоганено, сожжено. Донесения, приходившие д’Обюссону о турецких планах, становились все более тревожными, но сейчас, стоя на смотровой площадке, он не хотел им верить. Корреспонденты, предупреждавшие об опасности, могли быть введены в заблуждение хитрыми турками.
Магистр прекрасно знал политику османов: они нарочно год за годом могли держать очередного противника в постоянном страхе и ожидании нападения, чтобы измотать морально и физически. А затем, когда противник будет таким образом истрепан, устанет ждать прихода врагов, махнет на все рукой и решит отдаться на волю судьбы — вот тогда османы и обрушивались всей силой на свою жертву.
Правда, бывало и иначе. Случалось, что султан со своей армией шел в заранее объявленном направлении, а все соседние государи, кого война не коснулась, с облегчением вздыхали. Однако радость могла оказаться преждевременной, если султан сворачивал туда, где его не ждали, либо направлял к одному из расслабившихся соседей еще одно войско.
Вот и думай, когда османы нападут на Родос — через неделю, месяц, год, три, пять?.. Их политике изматывания можно противостоять только неустанными трудами. Чем больше османы тянут, тем больше остается времени на то, чтобы воздвигнуть новые бастионы! И лучше готовыми пережить нашествие через годы, нежели провести эти годы в блаженном разгильдяйстве.
Отвлекло от тяжких дум небольшое застолье, организованное в соответствующем зале башни. Шарль де Монтолон не забыл ни одного из своих гостей — даже четвероногих. Собак магистра угостили большими бычьими костями с лохмотьями мяса на них.
Поднимая кубок за здравие брата Шарля, магистр Пьер д’Обюссон сказал:
— Да дарует тебе Господь наш Иисус Христос здравие и долгоденствие на дальнейшие труды во славу ордена. Ты хорошо потрудился, брат Шарль, хорошо, прибавить нечего. Конечно, нельзя сказать, что башня стала неприступной, ведь таких не бывает, но я чувствую, что врагу она, в случае чего, дастся только величайшей кровью. Брат кастеллан, пошли письменное приглашение архиепископу Убальдини освятить нашу башню — завтра или когда он сочтет возможным в ближайшее время, и да хранит ее святитель Николай!
Дальнейшее плавное течение фуршета нарушил запыхавшийся сарджент, облаянный собаками, который с поклоном объявил о том, что в город, по достигнутой ранее договоренности с турецким управителем Ликии, пожаловал видный турецкий купец Ибрагим Хаким (сарджент назвал его Кахим-Брахим). Пожаловал с целью выкупа пленных.
Великий магистр нахмурился.
— А! Так это он пытался прорваться в военную гавань?
Сарджент ответил утвердительно и добавил:
— Поскольку у него есть грамота, заверенная господином великим магистром, рыцарь
— Правильно. Возвращайся немедленно и скажи, что я скоро подойду. Нехристей ни под каким предлогом наружу не выпускать, как бы они ни кудахтали.
Здесь надо отметить, что обычно прием послов и иные подобные акты международной политики проводились не во дворце магистра, а в соответствующем "оберже". При французе д’Обюссоне наиболее часто встречал гостей французский "оберж", реже — оверньский (в память о прежнем служении магистра Пьера оверньским приором).
Чуть подумав, магистр повелел сарженту уже более мягким тоном:
— Чтобы нас не сочли грубиянами, пусть гостей хорошенько угостят — так, чтоб из-за стола подняться не смогли.
Сарджент поклонился и поспешно удалился, а д’Обюссон с печальной улыбкой заметил присутствовавшим:
— Вот видите, как получается — не то что отдохнуть, помолиться не дадут.
— Может, мы с Каурсэном… — начал было де Бланш-фор, но магистр остановил его:
— Нет-нет, тут надо быть самому. Посмотрим, что нам напоет этот Кахим-Брахим… Ликийский управитель — жестокий волк… В общем, для тех, кто не знает — действительно, на днях он предложил продать нам нескольких наших братьев, томящихся у него в плену, а равно и иных плененных христиан. Я пошел ему навстречу, во-первых, потому что это мой долг как христианина и как родосского государя, а во-вторых, полагаю, нити этого неожиданного предприятия тянутся в Константинополь. Ликиец просто так не стал бы торговать нашими людьми, это не в его натуре. Вот и скажите мне, почему купец вдруг вознамерился нахрапом попасть в военную гавань?
— Разведка? — выпалил дель Каретто.
— Несомненно. Может, оценить состояние наших морских стен — не верю, чтоб турки не проведали об их крушении и восстановительных работах. Может, хотели проверить, как работает наша караульная служба — кто его знает…
— Как-то глупо, — покачал головой Филельфус, но д’Обюссон ему возразил:
— Именно поэтому так и рассчитано — что, мол, с него взять, по глупости сотворил… В общем, мыслю так: в эту игру мы поиграем, но так, чтоб эти нехристи ничего пронюхать не могли. Будут под приглядом, а дело мы поведем так, чтобы наших в любом случае выручить.
— А деньги? — сухо напомнил Филельфус.
— Отдам свои, если иначе нельзя. Не хватит — серебряной утварью добавлю, эти возьмут… Ладно, затягивать не будем — пойдем к туркам. Брат Филельфус, я еще хотел спросить: все уведомлены о том, что майский капитул не состоится?
— Насколько мне известно, — сухо ответил секретарь. — Братья интересуются, когда же именно он будет теперь проведен.
— С благословения папы он переносится на октябрь, на 28-й день. А там, ближе к делу — кто знает…
Турок попотчевали во французской резиденции действительно роскошно, чем сгладили дневное недоразумение с форменным арестом и последовавшим разоружением и обыском. Трапеза сопровождалась игрой орденских музыкантов — не менее изысканной, нежели искусство орденских поваров, знавших, как попотчевать мусульман.
Наконец, во французский "оберж" явился великий магистр со свитой — только собак отослал с орденским слугой: турки так хорошо к собакам не относились, как крестоносцы-иоанниты. В пиршественной зале д’Обюссон и купец Ибрагим Хаким встретились.