Двое в океане

Почивалов Леонид Викторович

Первым это подозрение высказал Ясневич.

— Не исключено, что тут работа американцев. В настоящий международный момент они способны пойти и на такое. Помните историю гибели генерального секретаря ООН Хаммаршельда? Это был настоящий акт…

— Не сомневаюсь, что это сделали именно американцы, — перебил его Чуваев. — Больше того, почти уверен, что к случившемуся имеет прямое отношение Клифф Марч.

Он в упор взглянул в лицо стоящего напротив Смолина:

— Да, да, Константин Юрьевич! Не изображайте изумление. Простая логика подтверждает подобную мысль. Как вы сообщили, Марч знал о новом, созданном на «Онеге» спаркере. Знал о его мощи, о его параметрах. Именно на это

и было решено сделать ставку. Вот почему так старался с посылкой нужной детали: сперва в Норфолк, оттуда в Венесуэлу, а из Венесуэлы, прямо как по щучьему велению, без специальной нашей просьбы, исключительно по собственной инициативе, пожалуйста, — на крошечную Гренаду. И как он разнюхал, что мы идем именно на Гренаду? Разве не выглядит подозрительной этакая осведомленность? Марч знал, что после Гренады вы обязательно пустите спаркер в ход. Знал, что делать это будете вблизи Карионской гряды, возле которой существует опасное течение. Все так и получилось. И вот, когда включили свою адскую машину на полную мощность…

— Это могло быть простым совпадением, — осторожно заметил Золотцев.

Чуваев холодно прищурился:

— Слишком уж много простых совпадений, Всеволод Аполлонович, не кажется ли вам? — Тон у Чуваева был прокурорский, казалось, он сейчас потребует вынесения самого сурового приговора. — Я убежден, что Клифф Марч, а может быть, и его коллеги были просто-напросто агентами ЦРУ, специально засланными на «Онегу» для организации диверсий.

— Это неправда! — выкрикнула стоявшая у двери позади всех Алина Азан. — Неправда! Они честные люди!

От возмущения губы ее дрожали, казалось, дрожали и прозрачные, под светлыми ресницами, глаза. Порыв был таким неожиданным для этой всегда сдержанной женщины, что все взглянули на нее с удивлением, а Чуваев укоризненно покачал головой.

— Вам, именно вам, Алина Яновна, в данной ситуации я советовал бы помолчать.

Тон Чуваева возмутил Смолина, он готов был ринуться на защиту Алины, но его опередила Доброхотова.

— Зачем же так безапелляционно? Как рассказывал Константин Юрьевич, нас предупреждал об опасности именно американец.

— Значит, — перебил ее Чуваев, — шла большая игра. Хорошо продуманная и четко организованная. Начинал Марч, завершал другой деловой янки, тот, кто столь любезно доставил с аэродрома нужную для спаркера деталь и столь любезно предупредил о возможности диверсии. А для чего эта любезность? Для того чтобы отвести всякие подозрения от американцев. Мол, мы вас предупреждали! — Чуваев повернулся к Ясневичу: — Разве в политике такого не бывает, Игорь Романович?

— Очень часто! — охотно подтвердил тот. — Фактов множество. Например…

Но Чуваев не дал ему привести подходящий исторический пример. Он устало провел ладонью по лбу и вздохнул:

— Очень жалею, что позволил втянуть в эту неблаговидную игру не только себя самого, но даже Николая Аверьяновича. Очень жалею…

Получалось, что именно он, Смолин, и «втянул» могущественного Николая Аверьяновича в «неблаговидную игру».

Смолин почувствовал, как от напряжения у него вспотели ладони, подумал, что сейчас говорить надо веско и сдержанно, призвать на помощь всю свою выдержку, иначе начнет путаться, заикаться, быстро потеряет мысль — с ним такое бывает в минуту гнева.

— Вполне возможно, Семен Семенович прав, — начал он. — Вполне возможно, взрыв произошел не без участия американских спецслужб. Но я решительно, повторяю, решительно отметаю всякое подозрение относительно доктора Марча. Он не мог пойти на такое.

— Почему вы так уверены?

— Уверен — и все! Готов поручиться за Марча как за себя. Клифф Марч не мог! Если мы будем в каждом

американце видеть врага, желающего нанести нам урон, то совершим роковую ошибку. Политическую ошибку, коль уж вы так любите подобную терминологию. — Смолин взглянул на Ясневича и с вызовом повторил: — Если вы уж так любите эту терминологию! В таком случае нам ничего не останется, как с американцами воевать, и не может быть и речи о какой-то договоренности, тем более о взаимопонимании. Сейчас самое главное — это взаимная терпимость. Либо терпимость, либо война. Альтернативы нет. Вся наша надежда именно на таких людей в Америке, как Клифф Марч. Их искать нужно, а не отбрасывать в недоверии… — Смолин посмотрел в сторону пристроившегося как всегда позади других Солюса, нащупал взглядом блеклые пятнышки его спокойных внимательных глаз и, словно почувствовав в них опору, закончил: — В нынешнее опасное время мы должны стремиться к тому, чтобы не поддаваться прежде всего взаимной воинствующей ненависти. Ненависть — самое опасное из человеческих чувств. Она способна на безрассудство.

— Но почему все-таки вы столь уверены именно в Марче? — настаивал Чуваев. — У вас есть основания? Факты?

Смолин пожал плечами.

— Наверное, потому, что верю в людей. Я не очень большой знаток человеческих душ, но существует интуиция. И, опираясь на нее, сейчас со всей ответственностью повторяю: нет, это сделал не Марч! К тем, кто это сделал, ни Марч, ни Томсон, ни Бауэр, который помог нам получить посылку от Марча и с риском для себя предупредил о грозящей опасности, не имеют отношения. — Смолин обернулся к капитану: — Бауэр же предупредил! Предупредил вас, капитан, о возможности диверсии. Разве не так? А мы ему не очень-то поверили или просто-напросто прошляпили. Скорее второе. А теперь валим вину на людей, которые хотели нам добра.

— В машинное отделение не могли проникнуть посторонние, — проворчал капитан, и в его тоне впервые обозначилась слабинка. — Везде были расставлены посты…

— А они проникли!

Смолин решил, что Шевчик рехнулся. Совершенно серьезно он попросил повторить все, что произошло в отсеке спаркера в ту ночь, — как сидели у осциллографа, как делали расчеты, вглядываясь в бегущую ленту, и радовались удаче — да, да, радовались — при этом желательно на лице изобразить улыбку, — потом пришла Галицкая, стала разливать чай, потом Чайкин с торжествующим видом толкнул ручку реостата до упора… Все повторить, потому что все это надо запечатлеть на пленке.

— Да в своем ли вы уме! — не мог прийти к себя Смолин. — В такой-то момент затевать ваши игры.

— Сейчас это уже не игры. Сейчас уже настоящее! — сурово возразил Шевчик. В лице его была такая убежденность, что Смолин впервые взглянул на кинооператора с любопытством. Оказывается, этот немолодой суетливый шатен с подкрашенной шевелюрой, в растоптанных вельветовых туфлях вовсе не так однозначен, как казалось Смолину.

— Это станет главной лентой моей жизни! — торжествующе продолжал Шевчик. — Наконец я снимаю людей такими, какие они есть на самом деле. Не выдуманное, не втиснутое в нужный сюжет, а сущую правду! В момент опасности люди правдивы.

Он со спокойным удовлетворением улыбнулся:

— Мне чертовски повезло!

— Повезло? — удивился Смолин. — Разве опасность — везение?

— Для моего дела — да! — серьезно подтвердил кинооператор. — Я к риску привык. Видел войну во Вьетнаме, Анголе, Ливане. Но то, что сейчас, похлеще. Это люксус! Корабль идет навстречу гибели! Последний парад наступает!

— Что это вы так? — содрогнулся Смолин. — Как я понял, судно вовсе не обречено. Есть надежда, что машину починят или «Кама» подоспеет…