Двое в океане
Шрифт:
Корнеева стояла в сторонке ото всех с застывшим напряженным лицом и ждала появления трала, как небесного знамения. В отличие от нее Лукина, как всегда, металась по палубе, обращаясь то к матросам, готовившим снасти, то к командующему всеми операциями Кулагину, то к Файбышевскому, который нерушимой скалой возвышался у борта. Глаза Ирины светились радостным нетерпением ожидания, как у ребенка, которому обещали рождественский подарок от самого Сайта Клауса.
Солюс, наблюдавший за Лукиной, не удержался от восхищенного вздоха:
— Удивительно
Смолин улыбнулся про себя: неравнодушен академик к Ирине! Он поймал себя на мысли, что ему льстит это тайное стариковское поклонение.
Первым поднимали промысловый трал, такой просторный, что, наверное, в нем мог бы поместиться дом, — тянул его из моря толщиной чуть ли не в руку стальной трос, намотанный на барабан главной лебедки.
Шли напряженные минуты подъема. Гудела, вздрагивая от чудовищного напряжения, главная лебедка, позвякивало, поскрипывало под напором троса колесо блока на стреле крана, покрикивали, командуя, старпом и боцман.
Все были возбуждены, бросали на кормовую палубу нетерпеливые взгляды, как на арену, и казалось, что сейчас состоится захватывающая дух коррида — с риском, выказыванием ловкости, мужества, отваги, может быть, с кровью. Развлечений на судне мало, любая забортная работа тянет к себе праздный взгляд: вдруг произойдет нечто необычное. Ведь в море всегда ждешь необычного. А уж от главного промыслового трала тем более — он вроде волшебного мешка Нептуна, в котором припрятано нечто и неожиданное и счастливое.
Трал пришел почти пустым — порвался во мраке глубин на камнях, всего на два противня оказалось в нем рыбы да чуток разной придонной живности. Не порадовали и два последующих трала жаждущих ухи и жаждущего эффектных кадров кинооператора Шевчика. Солюс получил несколько «своих» рыбин, Файбышевский «свою» губку, Корнеева — ничего. Брахиоподы упорно не желали попадать в сеть.
Опустив голову, Корнеева тихо удалилась с палубы с видом школьницы, которая давно известна в классе как безнадежная двоечница. Ирина с горечью смотрела ей вслед и чуть не плакала от обиды за подругу.
Среди актиний, поломанных кораллов и увядших на воздухе губок Лукина нашла в трале странную рыбку, неказистую, крохотную, пучеглазую, с колкими, прозрачными, как стеклышки, плавничками, с медным, налитым жиром телом.
— Золотая рыбка! — вздохнул боцман Гулыга, руководивший подъемом тралов. — Взглянуть не на что! Даже в котел не бросишь. А во что обошлась отечеству! Только для науки и сгодится. Наука все подбирает.
Ирина положила уже утратившую признаки жизни рыбешку на ладонь и понесла в лабораторию к Солюсу.
— …Лукину просят срочно зайти в лабораторию академика Солюса. Повторяю, Лукину просят…
После короткой паузы динамик бойко добавил:
— Могут зайти туда и все желающие. Не прогадают!
В лаборатории оказалось полно народа, пришли даже американцы. На физиономии Мосина застыло торжественно-значительное, как перед вручением наград,
На столе в лабораторной банке, заполненной желтоватым формалином, шевелилась по причине качки, словно еще живая, крохотная рыбка, та самая, золотая, которую два часа назад Лукина передала академику.
У стола стоял Солюс. Вид у него почему-то был сконфуженный, как у человека, который, пригласив гостей, обнаружил, что ему их нечем угощать. Сейчас он казался еще более щуплым и старчески ломким, его безволосая голова на худой длинной шее покорно покачивалась в такт крену судна, как высохший полевой цветок под осенним ветром. Большие печальные глаза настороженно поблескивали. Когда появился Шевчик с камерой в руках, академик и вовсе приуныл.
— Друзья мои, — сказал он наконец. — Поймите меня, я вовсе не замышлял устраивать помпу. В науке ее не должно быть. Я здесь ни при чем…
Стоявший рядом с ним Золотцев благодушно рассмеялся:
— Да! Да! Подтверждаю. Орест Викентьевич здесь ни при чем. Это все я! Я! — Продолжая загадочно улыбаться, он взглядом показал на Мосина: — И примкнувший ко мне Иван Кузьмич. Это мы с ним решили придать случившемуся должное звучание.
Золотцев ласково притронулся к рукаву старой выцветшей куртки Солюса:
— Попросим уважаемого академика поведать нам, что же случилось.
А случилось вот что. Вооружившись самыми полными и новейшими справочниками издания Британского музея, Солюс попытался определить происхождение рыбешки. Не оказалось рыбешки в справочниках! Даже похожей нет. Значит, незнакомка! Ясно, что относится к глубоководным, но в смысле вида — сама по себе.
Солюс взял в руки банку и задумчиво взглянул на рыбку, словно еще раз хотел убедиться в правильности своего вывода.
— Значит… — бодро подсказал ему Золотцев…
— Значит, если я, конечно, не ошибаюсь, сделано в некотором роде открытие. — Солюс поставил банку на место, провел взглядом по лицам собравшихся, словно ища в них поддержки. — Но я не думаю, что мы вправе впадать в ажиотаж. Не столь уж редко в океане открывают неизвестных ранее рыб и моллюсков.
— Но в данном случае новый, новый вид! — продолжал подсказывать академику Золотцев, и голос его звучал торжественно.
— Это верно, если, конечно, я не ошибаюсь, тут новый вид, — кивнул академик.
— Значит…
— Значит, как настаивает Всеволод Аполлонович, этой рыбке надо дать название. Так положено. И сообщить об открытии коллегам в другие страны.
При каждой фразе академика Золотцев кивал головой, как терпеливый учитель, поощряющий туго соображающего подростка.
— Насколько мне известно, Орест Викентьевич уже придумал название рыбке, которая поистине стала для нас золотой. Но только он еще никому не сообщил. В секрете держит. — Золотцев многозначительно поднял палец. — И вот сейчас настанет исторический момент. Академик откроет свой секрет.