Двоедушница
Шрифт:
— Он был там? Он тебя исцелил? — Я кивнула. — Когда я нашёл тебя в лесу, умирающую, я подумал, что тебе крупно повезло. Когда я нашёл тебя в ошейнике у него в кабинете, я подумал, что он не убил тебя сразу, потому что хотел поиграть. Но когда Надя в хранилище прошептала мне, что я должен бороться за тебя, я понял, что монах сказал не всё, и что ты была нужна ему живой не только из-за твоей души. И я молчал, ждал, когда ты будешь готова узнать это, но я ошибался! Ты уже это знала! — закричал он, вцепившись в спинку стула.
— Почему? — охрипшим голосом спросил он, спустя очень долгую
Глупо, наверное, это выглядело: девчонка расплакалась, так как её из бедной жертвы превратили в лгунью. Но я плакала вовсе не поэтому, просто мне так было горько! Я словно увидела всё это глазами Игоря, прочувствовала так, как чувствовала он за нас обоих, и мне стало так жаль его, и так больно, что я снова причинила ему боль, заставила испытывать страх и мучаться в догадках о том, о чём я молчала.
Я закрыла лицо руками и отвернулась, давая волю слезам. Буря улеглась, и Игорь, в два шага оказавшийся рядом, уже крепко прижимал меня к себе и целовал, целовал, целовал.
— Прости, — сквозь слёзы сказала я, — мне следовало… Я должна была тебе сказать…
— Это ты меня прости, родная, — шептал Игорь, не переставая целовать меня. — Прости, я такой дурак! Я идиот просто! Я так тебя люблю!
Наступившая ночь была длинна. Под мирное потрескивание поленьев мы долго сидели перед камином, передавая огню всю пустоту, наступившую после слёз и поцелуев, обвинений и раскрытых секретов.
Вопреки бытующему мнению о том, что иногда выговориться было полезно, облегчения мы не чувствовали. Напряжение и опустошение после очередного всплеска легло с одного уставшего плеча на другое давящим бременем и усталостью от вечного круговорота событий, над которыми, как не старались, мы были не властны.
— Знаешь, он убил Злату даже не моргнув, — нарушила я молчание, уткнувшись лицом в грудь Игоря. — Просто сломал ей шею как-будто это самое обычное дело.
— Не думай об этом, Нина, — сказал Игорь. — Он чудовище, и того, что произошло, ты не изменишь.
— Знаю, — ответила я. — Но она этого не заслуживала. Просто ещё один человечек, в порыве эмоций принявший неверное решение и расплатившийся за это жизнью.
— Злата убила бы тебя без сожалений, — заметил Игорь. — Если бы он не сломал ей шею, это сделал бы я!
Однако мне не давало покоя другое: Витольд спас меня и остальных и предстал передо мной в новой ипостаси влюблённого мужчины — мягкого сильного, защищающего, желающего.
Я думала, что любовь такого человека, как Витольд, должна была вызывать во мне отвращение, ведь он был чудовищем и хладнокровным убийцей, но осознание этого вызывало во мне только новые вопросы. Я всё ещё так многого не помнила.
Я знала, что все ответы находились во мне, и так слабо ко мне возвращались воспоминания потому, что я их каким-то образом блокировала. Не знаю, может, это был страх или просто желание оставить всё как есть. В конце концов, даже знание не могло уберечь меня от повторения моих собственных ошибок.
Ярким примером было то, что вопреки тому, что я прекрасно понимала то, что играла по правилам
И я всё думала, что успех Витольда, да и Ордена в целом, заключался в том, что они верили в своё дело и не боялись делать то, что для этого было необходимо, и что-то мне подсказывало, что никто из них не мучался потом ни сомнениями в оправданности своих поступков, ни чувством вины.
В этом я отличалась от них. Взять хотя бы моё бегство после смерти Макса. Вобщем-то мне следовало бы скорее волноваться, если бы я ничего не чувствовала в связи с этим, но как же я тогда собиралась выиграть войну, если боялась собственной силы, не говоря уже о необходимости в радикальных действиях?!
Если я была не готова выступить открыто, понести потери и принять весь риск и ответственность, то получается, что я была обречена повторить историю, лишь с тем отличием, что в этой жизни я проиграю из-за собственной неуверенности и слабости, а не от отчаянной глупости, как в прошлой.
Глава 10. Осколки прошлого.
После той ссоры с Игорем я дала себе торжественное обещание больше не скрывать от него абсолютно ничего. В конце концов, кого я пыталась обмануть — его или себя?! Ведь если я не говорила что-то ему, значит, я не произносилась это вслух и, таким образом, просто игнорировала тот или иной факт, и значит, обмануть я пыталась всё-таки себя, снова и снова вступая в противоречие с самой собой.
Уединяясь по вечерам в беседке на заднем дворе нашего с Игорем дома, я ловила себя на мысле, что вся эта история с Орденом напоминала старое одеяло, на которое мы приделывали заплатки каждый раз, когда что-то происходило, вместо того, чтобы избавиться от него раз и навсегда.
Здравый смысл подсказывал мне, что время полумер, если и не прошло, то неумолимо приближалось к концу, вынося на повестку дня необходимость принятия решения, от которого будет зависить наша будущая жизнь.
Пробегая кончиками пальцев по едва заметным следам от ранений и ожегов, я ощющала в каждом из них болезненные кусочки минувших сражений. Во впадине между ключицами, где вошёл мезирекорд, следа не было, но иногда я ощющала боль и там, словно осколок клинка был во мне.
Евгения Павловна сказала мне, что в некотором роде это была фантомная боль, и что у Кости было то же самое, когда воспоминания возвращались к нему.
— Как это было? — спросила я Костю. Мы гуляли по лесу за кольцевой, собирая разные травы и одновременно наслаждаясь упоительным ароматом леса.
— Неожиданно, — ответил он, заправляя волосы назад. Взгляд карих глаз слегка затуманился. — Первый раз, когда я начал вспоминать, мне казалось, что я долго спал и видел странный сон. Когда же я понял, что это был не сон, воспоминания стали проявляться чаще и ярче, добавились ощющения. Иногда, — он непроизвольно коснулся живота, — всё внутри болело так сильно, что я думал, что сейчас умру.