Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания

Головкин Федор Гавриилович

После описания сцены, которую он имел с Павлом I, граф Федор продолжает следующими словами: «Вы не можете себе представить, что это значит: чувствовать на вашем лице дыхание человека, который обещался велеть вас выбросить в окно. Павел был человеком, помнящим свои обещание, а между его царедворцами было достаточно людей, которые так меня любили, что охотно привели бы в исполнение волю государя. Когда я вышел из дворца, я чувствовал себя как синица, вырвавшаяся из когтей коршуна».

Часть III

Портреты и воспоминания

I. Фридрих Великий и Российский Двор

Король никогда не упускал случая, чтобы подтрунить над Российским Двором. Он это делал с таким остервенением, как будто он назначил себе задачу воспитать главаря бунтовщиков. Я помню, как он мне однажды вечером [217] , — это было во время смотров 1780 г. — насмешливо сказал: «Вы должны обратить внимание на одну вещь, по поводу которой ваша тетя вероятно забыла вас предупредить: ваши императрицы всегда отличаются развитым бюстом; это — как бы принадлежность их царствования, как скипетр, корона и держава. И вот, вам нужно знать, что одинаково опасно заглядывать туда, когда они это не велят, и не заглядывать, когда они желают вам его показать. Помните это всегда и везде и держитесь всегда хорошо».

217

Граф Федор встречался

с королем у его сестры, принцессы Амалии, удостаивавшей своею дружбою графиню Камеке, урожденную Головкину.

Король не любил Россию и знал, что мне предстоит служить Екатерине II, которую он тоже недолюбливал. Он смотрел на нее, как на создание своих рук, что было до некоторой степени верно, и, вместе с тем, считал ее страшно неблагодарной, это, по меньшей мере, должно казаться комичным, если принять во внимание макиавелизм его собственной политики. Екатерина, со своей стороны, не забыла, что Фридрих, выдав ее замуж за наследника всероссийского престола, советовал последнему, когда он сделался государем, подвергнуть ее заключению. В результате всего того, что оба говорили мне по этому поводу, — я могу похвастаться, что несмотря на свою молодость, я удостоился быть посвященным в их обоюдные сарказмы, — можно было подумать, что они одинаково боялись и уважали друг друга. От этих взаимных откровений у меня остался в памяти анекдот, показавшийся мне особенно любопытным, потому что обе стороны мне его рассказали: императрица Елисавета имела привычку каждый день кушать паштет из Перигэ [218] и король Фридрих, в продолжение всей семилетней войны, приказал пропускать курьеров, провозивших эти паштеты, причем ни Русский Двор никогда не злоупотреблял этой любезностью, ни Берлинский Двор не выказывал недоверия.

218

Перигэ — главный город департамента Дордон в юго-западной Франции. Приготовляемые там паштеты напоминали Страсбургские пироги и пользовались в XVII столетии большою известностью. (Прим. перев.).

II. Княгиня Дашкова и Двор Фридриха II

В 1769 г. княгиня Дашкова, воображавшая, что она посадила Екатерину II на трон, удалилась недовольная в Англию, а герцогиня Кингстон, которая вызвала там такой громкий скандал, переехала на жительство в Россию [219] . Король, чувствовавший большое расположение к сэру Митчел, английскому посланнику при его Дворе, пригласил его в Потсдам и с великолепно разыгранным гневом крикнул ему навстречу: «Вы обещались быть со мною откровенным и чистосердечным и уверяли меня, что торговый договор между Англией и Россией не будет возобновлен, а у меня есть доказательство противоположного». Посланник стал божиться, что он ничего об этом не знает; король настаивал, и когда Митчел просил дать ему по этому поводу более подробные сведения, сказал: «Да, милостивый государь, торговый договор, и к нему даже прибавили новую отрасль торговли!» — «А какую, Ваше Величество?» — спросил посланник. — «Торговлю сумасшедшими бабами. Я это знаю наверно, так как образцы только что проехали через Берлин!»

219

Герцогиня Кингстон (1720–1788), по первому браку графиня Бристоль, прославилась в свое время скандальным бракоразводным процессом и впоследствии была осуждена за двумужество. (Прим. перев.).

Оба громко рассмеялись; их примеру, на другой день, последовала публика, а через две недели вся Европа. Эти дамы пожелали видеть короля и проявили в этом большое упорство, король же насмеялся над ними и пожелал, чтобы это стало общеизвестным.

III. Алексей Орлов [220]

Он, хотя и отличался важной осанкой, но не обладал манерами вельможи. Его высокий рост и широкие плечи, а также грудь, покрытая орденами, выделяли его фигуру среди других, а его лицо было бы красиво, если бы на нем не запечатлелись знаки отчаяния от предсмертного сопротивления Петра III. Алексей Орлов, как и брат его, князь Григорий, не говорили по-французски, но оба любили беседовать по-немецки, а Алексей хвастался также знанием нескольких итальянских слов, подхваченных им в Ливорно. Приезды графа Алексея в Царское Село менее бросались в глаза публике, чем появление его брата, но я очень любил, когда он приезжал — из любопытства я по причине моей наблюдательности. Он являлся только по приглашению и, как жданный гость, окруженный всевозможным почетом. Он никого из нас лично не знал и сквозь придворный лоск, не допускающий никаких резкостей, все же проявлял к нам некоторую заносчивость, как будто он хотел нам сказать: «Я не знаю, кто вы такие». Так как я говорю по-немецки, он со мною беседовал чаще, чем с другими, не желая, вероятно, подавать вида, что он в кругу, где говорили исключительно по-французски, знает только по-русски; а так как я, будучи в милости у императрицы, не знал русского языка, он этим хотел оказать мне некоторое внимание. Противоположность между его пожилой и высокой фигурой и маленькой худенькой внешностью князя Зубова, бывшего тогда фаворитом и имевшего всего двадцать пять лет от роду, была поразительна.

220

1737–1808.

IV. Роджерсон

Первым лейб-медиком при Екатерине II, которая впрочем редко к нему обращалась за советом, был высокий и очень худой шотландец с маленьким багровым лицом и крошечным мешетчатым париком, по имени сэр Самуэль Роджерсон. У него были неловкие манеры, но его поведение отличалось утонченностью. Его должность требующая познаний, и высокая игра в карты открыла ему все ходы. Им пользовались даже для секретных переговоров с Веной и с другими дворами, и политики вообще, после игры, была его преобладающей страстью [221] . Он имел привычку по воскресеньям, во время обедни во дворце, становиться у дверей, где дипломатический корпус ожидал выхода императрицы, чтобы поцеловать у нее руку; это было довольно смешно и не особенно нравилось посланникам. Однажды г. де Сварт, состоявший уже в течение пятидесяти лет поверенным в делах Голландии, маленький, толстый, красный, грубоватый и злобный старичок, воспользовавшись минутным молчанием, сказал громко: «Я заметил, что существует два класса людей, которые знают толк в политике — портные и доктора». Можно себе представить, какой это вызвало хохот… Сэр Самуэль после этого долго не принимал у себя посланников.

221

Однажды он находился в многочисленном обществе в великолепном Летнем дворце, сооруженном графом Безбородко на берегах Невы. Сели за вист и партнером Роджерсона был сам граф. Этому веселому хохлу пришла в голову оригинальная мысль: каждый раз, когда у доктора был ренонс, он велел стрелять из пушки. Шотландец очень удивился, а потом рассердился и, будучи очень раздражителен, чуть не подрался со своим партнером.

Я уже сказал, что он был страстным игроком. Однажды вечером, под конец партии у княгини Мишель-Голицыной, он так сильно повздорил с Маруцци, итальянским авантюристом, услугами которого иногда пользовался Двор, что он не мог удержаться от звука, недопустимого в хорошем обществе. Один он при этом сохранил присутствие духа и, обращаясь к Маруцци, сказал: «Несносный упрямец, вы со своими спорами расстроили всю систему

моих внутренностей!» Если к тому прибавить произношение обеих сторон, то можно легко себе представить всю комичность этой сцены.

V. Граф Николай Салтыков [222]

Граф Николай Салтыков никогда ни к чему открыто не стремился, но всегда добивался того, чего ему втайне хотелось. Это был человек небольшого роста, с желтым лицом, очень живыми глазами, вежливыми манерами и притворным подергиванием лицевых мускулов, благодаря чему он мог придавать своему лицу желаемое выражение и подготовлять ответы на щекотливые вопросы, не признавая при этом ни веры, ни правды, кроме как для своих ближних и для самого себя, и обладая позорной алчностью и неизменным лукавством. В этом его всегда и везде поддерживала его жена, урожденная княжна Долгорукова [223] , которая в молодости была очень хороша собою и сохранила туалеты своего времени, создав себе привилегию оригинальности и подчинив себе этим весь свет, не исключая самих монархов. Ее можно было видеть лишь после того, как она удостоверилась, что данное лицо ничем не надушилось; но и тогда к ней можно было подойти только на известное расстояние, при чем гадкие карлики по дороге курили, сжигая перья, паклю и разные другие гадости, от которых становилось дурно. В обществе она появлялась лишь изредка, подобно чудотворной раке, которую выносят в важных случаях из алтаря. При Екатерине, обращавшей на нее мало внимания, она почти никогда не показывалась; при Павле, пожаловавшем ей ленту, которую она любила показывать, она стала чаще выезжать. Тогда она принимала более человеческий облик и, когда дело имело значение для интересов ее ближних, она даже была готова разговаривать полдня с флаконом амбры или мускуса. Эта ловкая чета начала свою светскую карьеру с шестьюстами рублями в год — я эту подробность знаю от самого фельдмаршала — и кончила свое поприще, оставив своим детям шестьсот тысяч рублей годового дохода — я слыхал это от самих наследников. Фельдмаршал отличился во время семилетней войны, что главным образом помогло ему выдвинуться. Остального он достиг благодаря своим способностям к интриге и, добравшись до положения военного министра и главного воспитателя великих князей Александра и Константина, он уже не боялся превратностей судьбы. Во времена Екатерины II он был обер-гофмейстером Двора великого князя Павла и сумел так хорошо справиться с этим деликатным положением, что приобрел признательность как одной, так и другой стороны. Ему также следует приписать определение к престарелой императрице князя Зубова, ее последнего фаворита, с помощью которого ему удалось опрокинуть Потемкина. Его же Павел I, сделавшись великим магистром Мальтийского ордена, назначил себе в помощники, каковая должность была сопряжена с огромным окладом жалованья, который он умудрился сохранить до своей смерти. Кроме того ему, отчасти при моей помощи, удалось пристроить своего двоюродного брата, графа Толстого, к великому князю Александру Павловичу [224] , у которого он впоследствии сыграл такую видную роль. Вообще, кроме тех дел, в которых он сам с удивительным искусством умудрялся не принимать участия, ничего не происходило при современном ему Дворе, в чем он так или иначе не был замешан своими интригами. Стоило не мало труда заставить его покинуть квартиру, которую он занимал в Зимнем дворце, стараясь извлечь изо всего пользу, и пришлось заплатить ему не мало денег, чтобы убедить его поселиться в собственном доме, где он потом жил как бедный человек. Он имел трех сыновей, из коих лишь второй, Александр [225] , заслуживает быть упомянутым. Это был человек умный и образованный, достигший в молодые годы положения министра иностранных дел [226] , но не пользовавшийся большим влиянием. Старший сын ослеп.

222

Граф Николай Иванович Салтыков (1736–1816). Поручив главный надзор за воспитанием великих князей Александра и Константина Павловичей Николаю Ивановичу Салтыкову, Екатерина II отняла одной рукой то, что она им дала другой, выбрав воспитателем своих внуков Фридриха Цезаря де Лагарп. Салтыков виноват в выборе порочных людей, приставленных к великим князьям и противодействовавшим благотворному влиянию Лагарпа.

223

Наталья Владимировна (1737–1812).

224

Граф Николай Александрович Толстой, обер-гофмейстер Высочайшего Двора (1761–1816).

225

Светлейший князь Александр Николаевич Салтыков женился на Наталии Юрьевне Головкиной, дочери графа Юрия Александровича Головкина, двоюродного брата графа Федора.

226

После Тильзитского мира.

По окончании победоносной кампании 1814 г., император Александр I, желая, чтобы все участвовали в его величии и радости, возвел в потомственное княжеское достоинство фельдмаршала Салтыкова, исполнявшего в его отсутствие, до некоторой степени, обязанности вице-императора. Вскоре после этого он умер и, хотя он до конца занимал высокие должности, но его смерть не оставила чувствительного пробела.

VI. Разумовские [227]

227

Тот, у кого не хватило бы терпения дочитать до конца фундаментальный труд князя Васильчикова «Семейство Разумовских» (5 томов), найдет в краткой заметке графа Федора существенную пользу. Правду сказать, члены этого семейства, так много стоившего России и так мало работавшего для нее, заслуживают скорее забвения. Но, в связи с потомством казака Разума, находится одно интересное обстоятельство генеалогического свойства. Николай Иванович Перовский, побочный сын министра народного просвещения при Александре I, Алексея Кирилловича Разумовского, был дедом известной Софии Перовской, вдохновительницы нигилистического заговора, закончившегося покушением 1-го марта 1881 г. Нижеследующая таблица показывает родство Софии Перовской с Алексеем Разумовским, морганатическим супругом императрицы Елисаветы: // Казак Разум // Алексей Разумовский (Морганатический супруг императрицы Елисаветы, гетман казаков), // Кирилла Разумовский, // Алексей Кириллович Разумовский (Министр народного просвещения (1748–1822)), // Николай Иванович Перовский (Таврический губернатор, ум. 1858.), // Лев Николаевич Перовский (ум. 1890) // София Перовская (повешена 2 апреля 1881 г).

Это были украинцы и мы сейчас увидим, из какого сословия они происходили. Один из братьев, Алексей, будучи певчим в императорском хоре, бросился в глаза императрице Елисавете. Этот каприз решил участь семейства Разумовских. Алексей сделался фаворитом и достиг графского достоинства и должности обер-егермейстера. Его младший брат, Кирилла, пас свиней в окрестностях Батурина, и я от него лично узнал нижеследующие подробности.

Свиньи, которых он пас, принадлежали не отцу его, а другому мужику, их родственнику некоему Будлянскому, который был богаче их. Когда Алексей устроился в Петербурге, он подумал о младшем брате и, ради приличия, послал к нему офицера, который должен был его привезти с собою. Но Кирилла, будучи уж взрослым и опасаясь при виде мундира, что его хотят завербовать в солдаты, бросил своих свиней и спрятался на дереве, откуда его пришлось доставать посредством голодовки. По прибытии в столицу, его прежде всего обмыли и одели прилично, а затем передали гувернеру, женевцу, по имени, кажется Саладэн, чтобы он его обучил манерам и грамоте. Этот гувернер часто ходил в церковь и в его отсутствие Кирилла предавался невинным забавам молодости.