Двор Карла IV. Сарагоса
Шрифт:
— Ну и чудеса!
Поваренок говорил правду. В те времена, действительно, зубоврачебное искусство стояло еще невысоко, и вставными металлическими челюстями нельзя было пережевывать пищу.
— Теперь ты понимаешь, — продолжал поваренок, — что не зря все осуждают королеву и считают ее обманщицей. И в самом деле, как может надеяться на любовь своих подданных такая королева, у которой не свои зубы?
Я не был уверен, что достоинства царственных особ следует оценивать по тем же статьям, что у охотничьих собак, и не мог согласиться с поваренком, но промолчал.
Затем
Хотя во дворце ничего дурного со мною еще не произошло, на душе у меня было как-то невесело. Отчего? Я сам не понимал. Запершись в своей комнатке, лежал я на узкой кровати и никак не мог уснуть. Начал я размышлять о своем положении, о характере Амаранты, в которой многое уже казалось мне весьма странным, и о том, на какие блага я могу надеяться у нее на службе. Тут мне вспомнилась Инес, о которой я совсем позабыл в эти дни; с мыслью о ней, успокоенный этим воспоминанием, я начал засыпать. И сквозь сон (а может, это мне пригрезилось?) я чувствовал, как что-то в моей груди сильно билось, трепеща и содрогаясь, словно рука друга упорно стучалась в мое сердце.
XVII
На следующий вечер Амаранта позвала меня к себе. На ней было то же белое платье, что и в предыдущие вечера. Она усадила меня рядом с собой на табуреточку, более низкую, чем ее кресло, — чуть нагнуться, и я мог бы прильнуть головой к ее коленям. Положив руку мне на плечо, она сказала:
— Сейчас, Габриэль, я узнаю, могу ли полностью довериться тебе. Посмотрим, действительно ли ты такой толковый малый, как я думала.
— Неужто вы забыли? — с волнением воскликнул я. — Но я — то никогда не забуду, что вы мне давеча сказали — что другие с еще меньшими заслугами, чем я, сумели подняться на самый верх лестницы богатства и власти.
— Ах, дурачок! — засмеялась она. — Вижу, ты в своих мечтах чересчур занесся, а это опасно — ты ведь помнишь про Икара!
Я возразил, что не знаком ни с каким сеньором Икаром. Тогда Амаранта рассказала мне эту легенду и прибавила:
— В той легенде, которую я тебе рассказывала третьего дня, ты, Габриэль, не вздумай искать пример для себя. Я уже прочитала немного дальше и могу познакомить тебя с продолжением. На чем я остановилась?
— На том, что молодой гвардеец, которого султанша сделала великим визирем, платил своей покровительнице злом за добро — по-моему, это ужасная подлость.
— Так вот, дальше написано, что султанша горько сожалела о своем легкомыслии, а молодой янычар, ставший
— А что делал великий визирь?
— Хоть человек он был неглупый, а никак не мог решить, к какой партии присоединиться. Взоры всех были обращены к великому Тамерлану, доблестному полководцу и завоевателю; в то время он послал свои отряды в их империю, чтобы через нее пройти в маленькое королевство, которое хотел покорить. В нем видели своего спасителя и отец, и сын, и султанша, и великий визирь; но трудно допустить, что он окажет помощь им всем, а значит, кто-то из них надеется напрасно.
— И чем же кончилось? Кого поддержал этот сеньор полководец?
— Это сказано в самом конце, а его я еще не читала, — ответила Амаранта. — Но, думаю, я скоро узнаю развязку и расскажу ее тебе.
— Я же говорил и теперь говорю, что, если бы великий визирь правил страной разумно, — как, я думаю, правил бы кое-кто из ваших слуг, ничего бы этого не случилось. Был бы он справедливым, как бог велит, карал злодеев и награждал хороших людей, империя никогда бы не пришла в такое расстройство.
— Стоит ли нам с тобой об этом тревожиться! — сказала Амаранта. — Займемся лучше нашими делами.
— Да, сударыня, с жаром подхватил я. — Что нам до всех этих империй!
Затем, полагая, что сумею словами передать свои чувства, я прижал руки к груди, обратил к Амаранте страстный взгляд и дал волю лихорадочному возбуждению, охватившему мою голову. Стараясь говорить красиво, изящно, я начал так:
— Ах, сеньора графиня, я не только почитаю вас как самый смиренный из слуг ваших, я вас обожаю, боготворю и умоляю не прогневаться за то, что дерзнул сказать вам об этом. Прогоните меня прочь, если мои слова вам неприятны; я буду несчастен, но все равно не перестану вас любить.
Мои высокопарные речи рассмешили Амаранту.
— Отлично, — сказала она. — Мне нравится твоя преданность. Вижу, что тебе можно доверять. А насчет твоих умственных способностей как будто тоже тревожиться нечего. Пепа особенно восхищалась твоей наблюдательностью. Говорит, у тебя редкая способность запоминать обстановку, лица, разговоры — словом, все, что ты видел и слышал, ты можешь потом в точности описать. Вдобавок ты благоразумен и молчалив — чего еще желать! И если при всех этих качествах ты будешь уважать меня и любить так сильно, чтобы всем пожертвовать ради меня и никому не проболтаться о том, какова твоя служба у меня…